Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица

— Ну, захоти, захоти!

— А я не хочу захотеть.

— Не хочешь! — Генка рассмеялся. — Скажи: не можешь.

— Не могу?

— Не можешь!

— Ах, так! — Миша влез на подоконник, соскочил на улицу и очутился рядом с Генкой. — Что, съел?

Но Генка не успел ответить. В окне появилась бабушка:

— Миша, домой сейчас же!

— Бежим! — прошептал Миша.

Они помчались по улице, юркнули в чей-то двор, пробрались в Генкин сад и спрятались в шалаше.

Генкин шалаш устроен из досок, веток и листьев, меж трех деревьев, на высоте полутора-двух саженей. Он незаметен снизу, но из него виден весь Ревск, вокзал, Десна и дорога, ведущая в деревню Носовку. В нем прохладно, пахнет сосной, и листва чуть дрожит под уходящими лучами июльского солнца.

— Как теперь домой пойдешь? — спросил Генка. — Попадет тебе от бабушки.

— А я домой вовсе не пойду, — объявил Миша.

— Как так?

— Очень просто. Зачем мне? Завтра Полевой пойдет банду Никитского ликвидировать и меня возьмет. Нужно обязательно банду ликвидировать.

Генка расхохотался:

— Кем же ты будешь в отряде? Отставной козы барабанщиком?

— Смейся, смейся, — ответил Миша. — Меня Полевой разведчиком берет, велел еще ребят подобрать, но… — он с сожалением посмотрел на Генку, нет у нас подходящих. — Миша вздохнул. — Придется уж, видно, одному.

Генка просительно заглянул ему в глаза.

— Ну ладно, — снисходительно произнес Миша, — притащи чего-нибудь поесть и мы подумаем. Только смотри никому ни слова, это секрет.

— Ура! — закричал Генка. — Даешь разведку!

— Ну вот, — рассердился Миша, — ты уже орешь, разглашаешь тайну.

— Не буду, не буду! — зашептал Генка, сполз с дерева и исчез в саду.

В ожидании Генки Миша растянулся на дощатом полу шалаша и уткнул подбородок в кулаки. Что теперь делать? Не ночевать же на улице… Он вспомнил о кортике. Еще, пожалуй, кто-нибудь наткнется на него. Вот будет история!

Сквозь листву виден сад, низкорослые яблони, ветвистые груши, кусты малины, крыжовника. Почему на разных деревьях растут разные плоды? Ведь все это растет рядом, на одной земле.

На Мишиной руке появилась божья коровка, кругленькая, с твердым красным тельцем и черной точкой головы. Миша осторожно снял ее, положил на ладонь и произнес:

— Божья коровка, улети на небо, принеси нам хлеба.

Она раскрыла тоненькие крылышки и улетела.

Жужжит оса. Она делает круги над Мишей и, смолкнув, садится ему на ногу. Ужалит или нет? Если не шевелиться, не ужалит. Миша лежит неподвижно. Оса некоторое время ползет по его ноге и с жужжанием улетает.

Незаметный, но огромный живой мир копошится вокруг.

Муравей тащит хвоинку, и рядом с ним движется маленькая угловатая тень. Вон скачет по траве кузнечик на длинных, согнутых, точно сломанных посередине, ножках. На садовой дорожке неуклюже, боком, прыгает воробей. А за ним полусонными, жмурящимися, но внимательными глазами наблюдает кот, дремлющий на ступеньке беседки. Ветер, пробегая, колышет запах травы, аромат цветов, благоухание яблонь. Приятная истома охватывает Мишу. Он дремлет и забывает о неприятностях сегодняшнего дня.

В шалаш, запыхавшись, вскарабкался Генка. У него за пазухой большой кусок теплой, еще не доваренной говядины.

— Вот гляди, — зашептал он, — прямо из кастрюли вытащил. Там суп варился.

— С ума сошел! — ужаснулся Миша. — Ты же всех без обеда оставил.

— Ну и что ж! — Генка молодецки тряхнул головой. — Я ведь в разведчики ухожу. Пусть варят другую говядину… — и самодовольно захихикал.

Миша жевал мясо, разрывая его зубами и руками. Ну и шляпа Генка! Влетит ему от отца. Папаша у него сердитый — высокий, худой машинист с седыми усами. И мама у него не родная, а мачеха.

— Знаешь новость? — спросил Генка.

— Какую?

— Так я тебе и сказал!

— Дело твое. Только какой же из тебя разведчик? Там ты тоже будешь все от меня скрывать?

Угроза, скрытая в Мишиных словах, подействовала на Генку. Теперь, после похищения мяса, у него одна дорога — в разведчики. Значит, надо подчиняться.

— Сейчас у нас был один мужик из Носовки, говорит, что банда Никитского совсем близко.

— Ну и что же? — яростно разжевывая мясо, спросил Миша.

— Как — что? Они могут напасть на Ревск.

Миша расхохотался:

— И ты поверил? Эх ты, а еще разведчик!

— А что? — смутился Генка.

— Никитский теперь возле Чернигова. На нас он никак не может напасть, потому что у нас гарнизон. Понятно? Гар-ни-зон.

— Что такое гарнизон?

— Гарнизон не знаешь? Это… как бы тебе сказать… это…

— Тише! Слышишь? — прошептал вдруг Генка.

Миша перестал жевать и прислушался. Где-то за домами раздавались выстрелы и тонули в синем куполе неба. Завыл на станции гудок. Торопясь и захлебываясь, затараторил пулемет. Мальчики испуганно притаились, потом раздвинули листву и выглянули из шалаша.

Дорога на Носовку была покрыта облаками пыли, на станции шла стрельба, и через несколько минут по опустевшей улице с гиком и нагаечным свистом пронеслись всадники в барашковых шапках с красным верхом. В город ворвались белые.

Миша спрятался у Генки, а когда выстрелы прекратились, выглянул на улицу и побежал домой, прижимаясь к палисадникам. На крыльце он увидел дедушку, растерянного, бледного. Возле дома храпели взмыленные лошади под казацкими седлами.

Миша вбежал в дом и замер. В столовой шла отчаянная борьба между Полевым и бандитами. Человек шесть повисло на нем. Полевой яростно отбивался, но они повалили его, и живой клубок тел катался по полу, опрокидывая мебель, волоча за собой скатерти, половики, сорванные занавески. И только один белогвардеец, видимо главный, стоял у окна. Он был неподвижен, только взгляд его неотрывно следил за Полевым.

Миша забился в кучу висевшего на вешалке платья. Сердце его колотилось. Сейчас Полевой встанет, двинет плечами и разбросает всех. Но Полевой не вставал. Все слабее становились его бешеные усилия сбросить с себя бандитов. Наконец его подняли и, выкрутив назад руки, подвели к стоявшему у окна белогвардейцу. Полевой тяжело дышал. Кровь запеклась в его русых волосах. Он стоял босиком, в тельняшке. Его, видно, захватили спящим. Бандиты были вооружены короткими винтовками, наганами, шашками; их кованые сапоги

гремели по полу.

Белогвардеец не сводил с Полевого немигающего взгляда. Черный чуб свисал из-под заломленной папахи. В комнате стало тихо, только слышалось тяжелое дыхание людей и равнодушное тиканье часов.

— Кортик! — произнес вдруг белогвардеец резким, глухим голосом. Кортик! — повторил он, и глаза его, уставившиеся на Полевого, округлились.