Анатолий Рыбаков - Кортик. Бронзовая птица

Наконец Генка набрался храбрости и спросил:

— Плохо тебе?

— Хорошо, — тихо ответил Миша, но глубоким вздохом показал, что на самом деле ему очень нехорошо, но он геройски переносит страшные муки.

Потом Генка спросил:

— В Москву уезжаешь?

— Да. — Миша опять вздохнул.

— Говорят, с эшелоном Полевого.

— Ну? — Миша поднялся и сел на кровати. — Откуда ты знаешь?

— Слыхал.

Они помолчали, потом Миша посмотрел на Генку:

— А ты как, решил?

— Чего?

— Поедешь в Москву?

Генка мотнул головой:

— Знаешь ведь, отец не пускает.

— Но тетка твоя, Агриппина Тихоновна, сколько раз тебя звала! Поедем, будем в одном доме жить.

— Говорю тебе, отец не пускает. — Генка вздохнул. — И тетя Нюра тоже…

— Тетя Нюра тебе не родная.

— Она хорошая, — мотнул головой Генка.

— Агриппина Тихоновна еще лучше.

— Как же я поеду?

— Очень просто: в ящике под вагоном. Ты туда спрячешься, а как отъедем от Ревска, выйдешь и поедешь с нами.

— А если отец поведет поезд?

— Вылезешь в Бахмаче, когда паровоз сменят.

— Что я в Москве буду делать?

— Что хочешь! Хочешь — учись, хочешь — поступай на завод токарем.

— Как это — токарем? Я ведь не умею.

— Научишься. Подумай. Я тебе серьезно говорю.

— Про разведчиков ты тоже серьезно говорил, а мне за мясо так попало, что я до сих пор помню.

— Разве я виноват, что Никитский напал на Ревск? А то обязательно пошли бы в разведку. Мы, как в Москву приедем, запишемся в добровольцы и поедем на фронт белых бить. Поедешь?

— Куда?

— Сначала в Москву, а потом на фронт — белых бить.

— Если белых бить, то, пожалуй, можно, — уклончиво ответил Генка.

Генка ушел. Миша лежал один и думал о Полевом. Почему он не приходит? Что особенного в этом кортике? На рукоятке бронзовая змейка, на клинке волк, скорпион и лилия. Что это значит?

Его размышления прервал дядя Сеня. Он вошел в комнату, снял пенсне. Глазки у него без пенсне маленькие, красные, как бы испуганные. Потом он водрузил пенсне на нос и спросил:

— Как ты себя чувствуешь, Михаил?

— Хорошо. Я уже могу встать.

— Нет, нет, ты, пожалуйста, лежи, — забеспокоился дядя Сеня, когда Миша попытался подняться, — пожалуйста, лежи! — Он постоял, затем прошелся по комнате, снова остановился. — Михаил, я хочу с тобой поговорить.

“Неужели о камере?” — подумал Миша.

— Я надеюсь, что ты, как достаточно взрослый человек… гм… так сказать… способен меня понять и сделать из моих слов полезные выводы.

Ну, началось!

— Так вот, — продолжал дядя Сеня, — последний случай, имевший для тебя столь печальные последствия, я рассматриваю не как шалость, а как… преждевременное вступление в политическую борьбу.

— Чего? — Миша удивленно уставился на дядю Сеню.

— На твоих глазах происходит акт политической борьбы, а ты, человек молодой, еще не оформившийся, принял участие в этом акте. И напрасно.

— Как?! — изумился Миша. — Бандиты будут убивать Полевого, а я должен молчать? Так, по-вашему?

— Как благородный человек, ты должен, конечно, защищать всякого пострадавшего, но это в том случае, если, допустим, Полевой идет и на него напали грабители. Но в данном случае этого нет. Происходит борьба между красными и белыми, и ты еще слишком мал, чтобы вмешиваться в политику. Твое дело — сторона.

— Сторона?! — заволновался Миша. — Я ж за красных.

— Я не агитирую ни за красных, ни за белых. Но считаю своим долгом предостеречь тебя от участия в политике.

— По-вашему, пусть царствуют буржуи? — Миша лег на спину и натянул одеяло до самого подбородка. — Нет! Как хотите, дядя Сеня, а я не согласен.

— Твоего согласия никто не спрашивает, — рассердился дядя Сеня, — ты слушай, что говорят старшие?

— Вот я и слушаю. Полевой ведь старший. Мой папа тоже был старший. И Ленин старший. Они все против буржуев. И я тоже.

— С тобой невозможно разговаривать! — сказал дядя Сеня и вышел из комнаты.

В Ревске становилось все тревожней, и мама торопилась с отъездом.

Миша уже вставал, но на улицу его не пускали. Только разрешили сидеть у окна и смотреть на играющих ребят.

Все относились к нему с уважением. Даже с Огородной улицы пришел Петька Петух, подарил Мише тросточку с вырезанными на ней спиралями, ромбами, квадратами и сказал:

— Ты, пожалуйста, Миша, ходи по нашей улице сколько угодно. Не бойся: мы тебя не тронем.

А Полевой не приходил. Как хорошо было сидеть с ним на крыльце и слушать удивительные истории про моря и океаны, бескрайний движущийся мир… Может быть, самому сходить в больницу? Попросить доктора, и его пропустят…

Но Мише не пришлось идти в больницу: Полевой пришел сам. Еще издали, с улицы, донесся его веселый голос. Мишино сердце замерло. Полевой вошел, одетый в военную форму и сапоги. Он принес с собой солнечную свежесть улицы и ароматы голубого лета. Полевой сел на стул рядом с Мишиной кроватью. Стул под ним жалобно заскрипел. И они оба, Полевой и Миша, смотрели друг на друга и улыбались. Потом Полевой хлопнул рукой по одеялу, весело сощурил глаза и спросил:

— Скоро встанешь?

— Завтра на улицу.

— Вот и хорошо, — Полевой помолчал, потом рассмеялся:

— Ловко ты второго-то сбил! Здорово! Молодец! В долгу я перед тобою. Вот приду с фронта — буду рассчитываться.

— С фронта? — Мишин голос задрожал. — Дядя Сережа… Возьмите меня с собой… Я вас очень прошу, пожалуйста.

— Ну что ж, — Полевой помолчал, как бы обдумывая Мишину просьбу, можно… Поедете с моим эшелоном до Бахмача, а с Бахмача я вас в Москву отправлю. Понял?

— До Бахмача! — разочарование протянул Миша. — Только дразнитесь.

— Не обижайся. — Полевой похлопал его по руке. — Навоюешься еще, успеешь. Скажи лучше: как к тебе кортик попал?

Миша покраснел.

— Не бойся, — засмеялся Полевой, — рассказывай.

— Я случайно его увидел, честное слово. Вынул посмотреть, а тут бабушка! Я его спрятал в дивам, а обратно положить не успел.

— Никому про кортик не рассказывал?

— Вот ей-богу!

— Верю, верю, — успокоил его Полевой.

Миша осмелел:

— Дядя Сережа, скажите, почему Никитский ищет этот кортик?

Полевой опять помолчал, потом спросил:

— Помнишь, я тебе рассказывал про линкор “Императрица Мария”?

— Помню.

— Так вот. Никитский служил там же, на линкоре, мичманом. Негодяй был первой статьи, но это к делу не относится. Перед взрывом, минут так за три, Никитский застрелил одного офицера. Я один это видел. Больше никто. Офицер только к нам прибыл, я и фамилии его не знаю. Я как раз находился возле его каюты. Слышу — спорят. Никитский того офицера называет Владимиром… Вдруг — бац — выстрел!.. Я — в каюту. Офицер на полу лежит, а Никитский вытаскивает из чемодана этот самый кортик. Увидел меня выстрелил… Мимо. Он — за кортик. Сцепились мы. Вдруг — трах! — взрыв, за ним другой, и пошло… Очнулся я на палубе. Кругом дымище, грохот, все рушится, а в руке — кортик. Ножны, значит, остались у Никитского. И сам он пропал.