Ежи Брошкевич - Тайна заброшенной часовни

Влодек скептически поморщился.

— Допустим, — сказал он, — допустим, что вы правы. Но теория требует подтверждения практикой. Пока вроде бы три — ноль. Но остается еще очень много вопросительных знаков. Напечатают ли? Прочтут ли? Явятся ли? Попадутся ли? Сумеем ли мы их схватить? Не окажемся ли в дураках? Пока ничего не начнет происходить, я отказываюсь относиться к этому всерьез. Бытие определяет сознание.

— Переведи на нормальный язык, — попросила Ика.

— А он, между прочим, прав, — заявил Брошек. — Цитата приведена к месту, и не прикидывайся, что не понимаешь. А если и вправду не понимаешь, перевожу: не говори «гоп», пока не перепрыгнешь.

— Идиот, — ласково сказала Ика.

Но Брошек так на нее посмотрел, что ей стало стыдно.

«Извини, милый Брошек, — мысленно произнесла она, — не сердись, пожалуйста».

Но назло самой себе состроила рожу, притом довольно противную.

— Ну чего? — злобно спросила она. — Чего?

Брошек и не подумал ответить, и всем стало неловко, а уж особенно глупо себя почувствовала сама Ика. Набравшись решимости, она робко потянула Брошека за рукав.

— Извини, — шепнула она.

— Тихо! — крикнула Альберт, указывая пальцем на внезапно просиявшее, озаренное вдохновением лицо Пацулки. — Оно опять что-то придумало!

И не ошиблась. Пока Ика с Брошеком выясняли отношения, Пацулка сделал сногсшибательное открытие. Он некоторое время боролся с собой, но желание поделиться этим открытием с друзьями пересилило. И он даже произнес несколько слов кряду.

— С сыром, — сказал Пацулка, — молочный лучше.

И затем долго, со снисходительным спокойствием мудреца, наблюдал, как сотрясаются в приступе сдерживаемого (окно над верандой!) смеха четверо молодых людей в джинсах, кроссовках и свитерах.

«Эх, много вы понимаете!» — мысленно воскликнул Пацулка и, не дожидаясь, пока друзья успокоятся, отправился за новой деревянной чуркой.

Смех на веранде еще долго бы не стихал, если б не появление Икиной матери с бесконечно печальным выражением лица.

— Дорогой Альберт, — обратилась она к Катажине, — будь добра, загляни под капот и проверь аккумулятор. А мальчики пускай измерят давление в шинах.

— Что случилось? — встревоженно спросила Ика.

Мать показала пальцем наверх, туда, где рождались последние главы диссертации. Главы — по утверждению ее мужа — самые важны и решающие.

— Вот, — сказала она, — вот он, мой отпуск. Отец, конечно, забыл взять три совершенно необходимые книги. Сразу после обеда мне придется смотаться домой. Пустяк — всего четыре часа туда и обратно.

— Мама! — прошептала Ика.

Брошек поднял руку, и даже Влодек почувствовал, как у него забилось сердце.

— Что-то начинает происходить, — торжественно произнес Брошек.

— Мама! — крикнула Ика. — Ты можешь захватить с собой очень важное письмо? От Брошека к его отцу.

— Тише, — сказала мама. — Захвачу, конечно. Но вы подготовьте машину.

И с той же душераздирающей улыбкой удалилась. Четверо на веранде молча переглянулись. Сомнений не оставалось: дело сдвинулось с мертвой точки. Им не придется тащиться на почту, ждать ответа, гадать, сколько дней будет идти срочное заказное письмо — четыре или пять…

Даже Влодек признал, что это большая удача.

— Ну-ну… — сказал он.

И тут в глубине дома раздались хорошо всем знакомые звуки: несколько прерывистых сигналов зуммера, потом четыре высокие писклявые ноты и наконец протяжная звонкая мелодия, возвещающая полдень.

— Кто включил радио? — испуганно прошептала Катажина.

— Это не радио, — засмеялся Брошек.

— Кто включил радио? — послышался грустный голос матери.

Над верандой с треском распахнулось окно.

— Кто включил радио?! — загремело сверху.

— Это не радио, это Пацулка, папа, — любезно объяснила Ика.

— Выключить Пацулку! — проревел отец, и окно захлопнулось с грохотом винтовочного выстрела.

— Давно пора, — усмехнулся Влодек, засучивая рукава свитера. — Сопляка надо хоть ненадолго выключить.

Но Брошек тряхнул его за плечо.

— Эй ты, полегче, — угрожающе проговорил он. — Всякий человек заслуживает уважения, даже если воспроизводит радиосигналы. Насилие исключается. Кстати, Пацулка не зря сообщил точное время, за что его можно только похвалить: пора заняться обедом. Сегодня дежурят Катажина и Влодек. Ика проверит машину, я сяду писать письмо, а дежурные отправятся на кухню. Смирно, вольно, разойтись по своим постам!

Что и было исполнено.

На обед был холодный свекольник, овощное рагу и мусс, изготовленный по рецепту Влодека; никто, кроме Пацулки — к его большой радости, — почему-то не попросил добавки.

Обед проходил в молчании.

Отец фактически отсутствовал; мама была погружена в меланхолическую задумчивость, чего отец даже не заметил, вызвав ее тихую ярость. А Катажина, Ика, Влодек и Брошек мыслями были уже в самой гуще грядущих, приближающихся с каждой минутой событий. Конечно, никто из них не предвидел — и не мог предвидеть, — того, что произойдет в недалеком будущем. Однако они старались это будущее себе представить, проникнуть в него, хотя бы что-нибудь угадать. В иных обстоятельствах упорное молчание ребят как минимум удивило бы, а то и испугало взрослых. Однако у тех своих забот хватало, поэтому они даже не услыхали многозначительного гула этой тишины.

Один Пацулка вел себя нормально. То есть по-своему нормально. А именно: когда Икин отец покончил с овощным рагу, Пацулка подал ему на чистой тарелке нечто никому больше не полагающееся, дымящееся и аппетитно посыпанное укропом.

Отец в задумчивости попытался пару раз вонзить в это лакомство вилку и наконец вернулся на землю.

— Почему петух такой жесткий? — жалобно спросил он.

Пацулка отрицательно покачала головой.

— Это не петух, — засопел он. — Это пеликан.

Когда все успокоились, а отец отправил пеликана дожариваться, Ика с возмущением воскликнула:

— А где анекдот, папа?! За тобой анекдот.

Отец сморщился так, будто зубной врач принялся сверлить ему зуб мудрости прямо через щеку. Но выкрутиться ему не удалось: мама быстро смекнула, что ей предоставляется возможность отомстить.

— Ты же обещал, милый. Попробуй смеха ради однажды сдержать слово, — сказала она подозрительно вкрадчивым голосом.

Отец мрачно кивнул, и вся пятерка навострила уши. Дело в том, что они играли в своеобразный тотализатор: каждый ставил — и немало — на то, какой анекдот и в который раз будет рассказан. И это было самым смешным и интересным.

Мама, естественно, встала и ушла.

Отец обреченно улыбнулся; вид у него по-прежнему был отсутствующий.

Брошек вытащил записную книжку, в которой фиксировал «круговорот» анекдотов.