Жорж Байяр - Необычайные каникулы Мишеля

Они прошли еще метров пятьдесят, когда навстречу им из чащи внезапно вышел человек и поднял руку в знак приветствия.

Худой и высокий, он был одет не по сезону: в куртку из грубого сукна и вельветовые брюки. Когда он остановился возле них, Даниель и Мишель заметили, что на голове у него что-то вроде шапки-ушанки.

Привет, господа! За молоком направляетесь?

Человек говорил неторопливо, со спокойной сердечностью. В прищуренных глазах светилась немного ироничная полуулыбка, смягчавшая черты его загорелого грубого лица. Густые седеющие волосы выбивались из-под шапки, в углу рта торчала короткая трубка.

Здравствуйте, мсье Бурбаки!— ответил Дарвьер.

А, вы, стало быть, знаете мое имя!—заметил человек, улыбаясь еще приветливее.— Вы, как я понимаю, новые хозяева фермы старого Арсена, верно?

От вас ничего не скроешь!—в том же добродушно-шутливом тоне ответил Дарвьер.— Я купил ее пару месяцев назад.

Человек беззвучно рассмеялся, широко раскрыв рот и обнаружив пожелтевшие от никотина зубы. Седые волосы его там, где торчала трубка, тоже приобрели желтый оттенок.

Примите, мсье, мои поздравления!—сказал наконец Бурбаки.— Вы, я вижу, не трусливого десятка. Ведь об этой ферме там, внизу, столько всего говорят...

Он вынует изо рта трубку и ткнул ею в сторону долины. И прежде чем Франсуа Дарвьер, слегка нахмурившись, успел что-нибудь ответить ему, человек добавил уже вполне серьезно:

Странный тип был этот Арсен! Начать с того, что в последнее время он ни с кем не разговаривал. В деревне даже болтали: он, мол, боится, как бы люди не заговорили с ним первыми. У него всегда был такой вид, словно он язык проглотил...

Франсуа Дарвьер с любопытством слушал его. Слухам, ходившим о прежнем хозяине фермы, он не придавал большого значения, но слова Бурбаки его явно заинтересовали. Он даже спросил:

Вы, наверно, хорошо его знали?

Так себе,— ответил тот уклончиво.— Арсен общался здесь только с одним человеком. Это был костоправ, или колдун, как некоторые считают. В общем, недобрый человек... Таких в наших краях называют «мотэн». А к нему эта кличка прилипла так, что не отдерешь. Его все так и зовут — Мотэн.

Это местное выражение, да?—спросил Даниель.— Что оно значит?

Не больше того, что сказано. Так называют человека с необычным цветом кожи. Очень красным или очень темным. А иногда, случается, тех, кто насчет выпивки большой любитель.

Вы думаете, Арсен доверял Мотэну как целителю?— спросил Франсуа Дарвьер.

Возможно. А достоверно известно одно: последнее время его навещал один лишь Мотэн. Говорили, Арсен очень болел. Кажется, с головой у него что-то было... Что касается меня, так я давно это знал. Надо сказать, очень ему досаждало то, что скотина у него дохла. Чуть не каждый день... а почему — неизвестно. Костоправ и коров пытался лечить, но от этого они дохли еще быстрее. Ох и каналья этот Мотэн, прямо каналь.я!.. Вот уж восемь — десять лет, как я ему слова не сказал... Даже «здравствуй»...

Он принялся тщательно набивать трубку; потом продолжил:

Что-то заболтался я с вами! У вас, поди, работы по горло. До свидания, господа! До скорого!..

Он притронулся рукой к шапке и ушел своей бесшумной походкой, покуривая трубку.

Последний местный пастух,— пояснил Франсуа Дарвьер, снова отправляясь в путь.

Это его настоящее имя — Бурбаки?

Нет, конечно. Прозвище. Эта история хорошо известна в деревне. Прозвище получил еще его дед. Он служил зуавом... или что-то в этом роде, во время Алжирской кампании 1830 года, а командиром у него был генерал Бурбаки. Так вот: дед, вернувшись на родину, только и говорил про него, и скоро в деревне все его стали звать «Бурбаки». Потом кличка перешла к сыну и к сыну его сына...

Во всяком случае, он кажется человеком хорошим,— задумчиво сказал Мишель.— И очень живописен при этом.

Не мешало бы вам как-нибудь заглянуть в его хижину: вы бы не пожалели! Он болтлив, как все пастухи, постоянно живущие в одиночестве. Но, думаю, его рассказы вас очень бы позабавили.

Мы сходим к нему, дядя, решено!

Медар, который по-прежнему шел впереди, свернул с дороги и стал взбираться на склон. Вдруг он замер в нерешительности, а потом, обернувшись к спутникам, сделал жест, выражающий одновременно крайнее изумление и ужас...

Франсуа Дарвьер и его племянники подбежали к молодому работнику.

Что случилось?— крикнул фермер, поднявшись на склон.

Коровы! Там...— бормотал Медар, тяжело дыша от волнения.

Он показал на пастбище, окруженное тремя рядами колючей проволоки.

Что?.. Что с коровами?!— нетерпеливо воскликнул Дарвьер.

Они в люцерне... Видно, вырвали колышки, к которым были привязаны.

Почти половина пастбища была скошена, остальная часть покрыта густым ковром люцерны; и в ней... паслись три коровы.

Черт побери!— выругался фермер, бросаясь бегом.— Не может этого быть!..

Мальчики последовали за ним. К ограде они подбежали одновременно.

Смотрите!— ахнул фермер.— Да они же ранены!..

Вместе с мальчиками он подошел к первой корове, и они увидели длинные кровавые царапины на боках и голове животного. У двух других были такие же раны с засохшей на них кровью, а у одной была к тому же сильно разбита морда.

Дарвьер скрестил руки на груди и сурово взглянул на Медара.

Что это значит, Медар?— закричал он.— Стоило мне отпустить тебя вчера вечером одного— и ты ухитрился забыть про колышки! Ты понимаешь, что натворил? Понимаешь?..

Медар покраснел так, что его загорелое лицо обрело цвет спелого каштана. В его глазах появился влажный блеск; он ответил упавшим голосом, но твердо:

Я забил колышки, как обычно!

Мишель, наблюдавший за ним, видел, как дрожат его губы и сжимаются кулаки. Он ощутил внезапную симпатию к этому мальчику, все поведение которого говорило о том, что он подавлен и возмущен несправедливостью обвинения.

Да неужели?—все не мог успокоиться фермер.— Так, может, это не коровы вырвали колышки и сейчас объедаются люцерной?..

И все-таки я хорошо забил колышки, мсье!— сердито ответил Медар.— Поверьте, я хорошо их забил!..

Бедный парень, обескураженный таким тяжким обвинением, ничего не мог придумать в свое оправдание и лишь твердил одну и ту же фразу...

Послушай, дядя,— вмешался Мишель, для которого тягостная эта сцена становилась невыносимой,— как они могли пораниться таким образом?

Вопрос, по-видимому, заставил наконец дядю трезво взглянуть на вещи. Он сдвинул берет на затылок и перевел дух.

—В самом деле,— пробормотал он.— Они, должно быть, продирались сквозь колючую проволоку... А это значит...

Казалось, что-то мешает ему закончить мысль.

А это значит,— наконец выговорил он,— что они очень испугались чего-то... Они обезумели от страха и бросились на колючую проволоку... Это очевидно!..