Владимир Вафин - Чужаки

— Ну-у, Влад ты и... Пацан пришел к тебе, можно сказать, в гости, а ты его сразу в приемник. Ты посмотри на него! Он, наверное, есть хочет, ты его накорми сперва и спать положи: он же на ногах еле держится...

Влад покрутил пальцем у виска.

— Ага, на чистые простыни, чтоб он их зачуханил, вшей напускал? У тебя башка-то есть на плечах? А ну, убери руку!

— Сядь, — Димка забрал у него трубку, — сядь, кому говорю! У меня-то башка есть, а вот у тебя... — он постучал сначала по голове Влада, потом по столу. — Ты что, озверел совсем на своей работе?

На кухню вошла мама.

— Что у вас за спор?

— Ма, ну он вообще оборзел... позвонить не дает. Я же не могу укрывать этого беглеца у себя.

Она оглядела чумазого мальчишку, налила в тарелку солянку и поставила ее перед ним.

— Иди умойся, — предложила она ему.

Когда Пашка скрылся в ванной, она посмотрела на Влада и с укором сказала:

— Я всегда считала, что у моего сына есть сердце. Ты перестаешь быть человеком, Влад.

— Делайте, как знаете, — он рассерженно повернулся и пошел в свою комнату. Димка последовал за ним.

Влад, закурив сигарету, подошел к окну, и вдруг, резко обернувшись, сказал:

— Ты, наверное, Дима, забыл, что я работаю в детприемнике и как работник милиции я должен исполнять приказы. В конце концов мы с тобою принимали присягу.

Димка прошел через комнату и сел в кресло:

— И что с того?

— А то, что этот пацан — бродяга и, может быть, совершил кражу, а я, видите ли, скрываю его у себя.

— Послушай, ты всегда все делаешь по уставу? И у вас в детприемнике все поступают по приказу? Говори только правду. Будешь врать мне, значит — ты врешь самому себе. Ну что же ты замолчал? — прищурив глаза, спросил его друг.

— Ну, в основном, я, конечно, поступаю по уставу и по приказу. Ты ведь знаешь, приказы не обсуждаются, а выполняются.

— Так, ну это мне понятно. Ты не юли.

— Пойми, есть, конечно, случаи, когда приходится нарушать. Мы имеем дело с пацанами, которые совершают преступления...

— Да ты не говори мне за всех, ты за себя отвечай.

— Я такой же мент, как и другие. Если я чем-то буду выделяться, то меня обратно поставят в строй. Это правило я хорошо запомнил. Конечно, я не разделяю порой того, что делают начальник или менты, но идти против них — это то же самое, что плевать против ветра.

— Вот ответь мне на один вопрос, Влад, как другу, как братану: ты пацанов бьешь в приемнике?

Влад медлил с ответом.

— Ну, не без этого. Они же тоже себя не примерно ведут. Ты знаешь, какие подонки среди них попадаются? Мне тут недавно черную метку прислали, и я что должен спокойно на это взирать?

— Ох, Влад, я вот чувствовал, что ты тоже замараешься в этом дерьме, ты же, как фашист! Да не сверкай, не сверкай глазами, на правду не обижаются. Эти пацаны, которых ты бьешь, они тебе же сдачи дать не могут, — Димка соскочил с кресла и стал ходить по комнате.

— Чего ты психуешь-то? Не я один этим занимаюсь, И это было заведено еще до моего прихода, что пацан — придурок, я только обязан за ним следить. И то, что происходит в моем приемнике, это происходит везде и всюду: в спецухах, на зонах. Всегда такие учреждения делились на два лагеря: лагерь конвоиров и лагерь пацанов.

— Мне не надо этого доказывать, я без тебя все знаю прекрасно. Но то, что мой друг стал махровым ментом, вот что меня гложет! Ты же не автомат, ты человек. У тебя есть душа и ты должен понимать этих пацанов. «Я один из них!» — передразнил Димка, — да ты прежде всего ЧЕЛОВЕК! Влад Владин! А потом уже мент. Тьфу ты, милиционер, принявший присягу.

— Ты что мне предлагаешь: быть своим среди чужих и чужим среди своих?

— Я тебе ничего не предлагаю. Ты должен быть таким же, каким тебя знает твоя мама, жена, я, в конце концов.

— Ну знаешь, быть в воде и не замочить ноги не может ни один человек, — стал оправдываться Влад.

— Эх, братан, — тихо произнес Димка, — а, впрочем, чего тебя винить? Ты один из тех, кто служит Системе, как бездумные автоматы-роботы. Ты знаешь, когда я это начал понимать? Там на Кавказе, когда погибли наши парни. У меня тоже была злоба. Я тоже был из Системы, но стреляли-то в нас не враги, а наши, советские, мирные люди и потом было самое страшное, когда в одном из селений я увидел обезумевшую мать над трупом обожженного сына. Вот тогда меня как будто перевернуло, и я до сих пор не могу ответить на вопросы: почему это все происходит? Кому это нужно? И вроде бы я начал находить ответы. Я не могу тебе сейчас ничего сказать, но поверь мне, братан, я не хочу, ты слышишь, не хочу, чтобы ты был дерьмом. И мы все а ответе за этих пацанов, которые живут в эти окаянные дни. Пойми, ты сейчас в ответе за этого Пашку.

— Ладно, убедил, — примирительно сказал Влад. — Прости, я был не прав.

— Я то тебе прощу, я твой друг, верящий в то, что ты не конченый подонок. Но простят ли пацаны, которые плевали тебе в спину, обзывая ментом? А главное, простишь ли ты сам себя?

— Да если я стану самим собой, то будет драка. Мне не дадут жить в этом приемнике, гноить будут до предела, пока не выкинут.

— Да, ты прав, это страшно трудно в этой жизни оставаться самим собою. Но ты знай, что у тебя за спиной есть надежный тыл. Когда-то ты спас меня, и я тебе пропасть не дам.

Димка взглянул на часы:

— Ого, нам пора ехать.

Друзья оделись. Влад прошел на кухню, где мать разговаривала с Пашкой. Она потрепала мальчонку по голове.

— Езжайте, — спокойно сказала она, улыбнувшись Пашке, — а я его пока спать уложу. Поспит, потом пойдет куда захочет.

— Я к тетке пойду, — буркнул Микошин, облизывая ложку.

— Еще налить? — спросила тетя Рая.

Влад накинул куртку, и они с Димкой вышли за дверь. На пороге Влад обернулся к матери:

— Ма, ты все-таки смотри, чтобы он не стянул чего-нибудь.

— Эх, Владушка, зачерствел ты на своей службе. Перестал верить. Да и не будет он злом за добро платить, — улыбнувшись, сказала мать.

— Ладно, я поехал. К Наташке я заеду.

Дверь за сыном захлопнулась.

Мать постояла в прихожей еще с минуту, потом вернулась на кухню, где наевшийся досыта Пашка уже клевал носом.

— Ой, да ты спишь уже, пойдем, я тебе постелю. — И она повела пацана в гостиную.

Подъезжая к органному залу, друзья заметили уже знакомую им фигуру Олеси.

— Садись, — пригласил ее в салон Влад, открыв дверцу.

Олеся села в машину и достала из сумочки кассету и записную книжку.

— Вот, — сказала она, протягивая их Владу, — Алик просил вам это передать. Сказал, чтобы вы не искали его: все равно не найдете.

— Но, Олеся, ты ведь знаешь, где он.

— Нет, он ушел от меня сегодня утром, а где он сейчас, я не знаю. Может быть, к бабушке поехал, — пожала она плечами.

— Олеся, но это же неправда!

— Я не знаю, где он, — резко оборвала она. — Все, мне пора идти.