Владимир Вафин - Чужаки

Один подросток, который с уважением относился ко мне, затеял драку, и я его ударил, так как он совершил грубое нарушение дисциплины. И тогда я услышал от него: «Мне не было больно, только на душе было плохо: я вас уважал!». Он повернулся и ушел, а я почувствовал угрызение совести, хотя старался успокоить себя: «С волками жить, по-волчьи выть». И, может быть, я бы успокоился и усыпил свою совесть, став махровым ментом, если бы не разговор с моим другом, детским писателем Владиславом Крапивиным, который меня осудил.

— Эх ты, с пацанами справляешься... Они же тебе врезать не могут. Как у тебя рука поднялась?! Ты вспомни свое детство...

И вот тут мне стало не по себе. В. Крапивин как бы заронил в мою душу горящий уголек, который обжигал меня, и я корил себя за то, что срывался. Я понял, что нельзя быть «своим среди чужих и чужим среди своих», злоба прошла и я вернулся к пацанам, стал к ним более терпимым, хотя знал, что менты меня не поймут и будут за это осуждать. Но я не боялся их суда. Страшнее было потерять себя, а я этого не хотел. И я стал другом подросткам, чтобы среди насилия и жестокости у них были часы доброты и дружбы. Я хотел доказать им, что среди встречавшихся им ментов, есть и хорошие милиционеры.

Пути многих подростков пересекались на приемнике. Со всей области везли сюда тридцатисуточников. Это те подростки, которые совершают кражи, хулиганства, насилия; угоняют автомашины, лошадей; грабят киоски, магазины и даже людей; поджигают дома, пьянствуют, токсикоманят, избивают своих сверстников и взрослых и даже совершают убийства. Был среди них такой подросток, который топором разрубил соседа. Переступив черту закона, они все становятся социально опасными. У одних подростков непросыхающие родители-алкоголики, которые толкнули их на кражи, ночевки в подвалах и на чердаках, другие устали от ругани с утра до вечера и жестоких побоев. В школе они тоже чувствуют себя изгоями, от которых все устали и стараются поскорее избавиться. Не находя себе места ни дома, ни в школе, они замыкаются, озлобляются, перестают верить в добро и начинают мстить, разбивая стекла и оскорбляя учителей.

Разговаривая с подростками, я все время слышал одно и то же: на них кричали, выгоняли из школы, били. Куда пойти подростку, изгнанному отовсюду? В секции не берут, в кружки ходить не хочется. Вот и завоевывают они улицу, начиная свои опасные игры, приводящие к стычкам с милицией, где инспектора ИДН, кто добром и участием останавливают их от совершения преступлений. Но в большинстве случаев оскорбления, избиения. Порой заставляют взять чужую вину на себя.

Пацанов вылавливают по подвалам, везут на комиссию и лишают свободы. Решением комиссии по делам несовершеннолетних без суда они помещаются в приемник-распределитель, содержатся в спецшколах за счет родителей.

Это беззаконие творится со времен Сталина, когда подростков привлекали к ответственности с двенадцати лет.

Власть имущие боялись подпольных детских организаций и диверсий со стороны малолеток, с опаской смотрели на детей «врагов народа», и поэтому во имя спокойствия в стране их закрывали в детприемниках и лагерях.

Прошло время, а беспредел продолжается, когда на «суд» каких-то тетей и дядей из школы и исполкома передают судьбу подростков, и они вправе, нарушая Конституцию, лишить их свободы, существует и поныне. А иногда подростков даже не приглашают на комиссию, внезапно забирают из постели и в машине с решетками привозят в детприемник с уже заранее подготовленными постановлениями. И им приходится томиться здесь тридцать суток, потом еще столько же, если не придет путевка. По истечении шестидесяти суток подростки выходят на свободу, так как по закону их нельзя больше содержать в приемнике.

После выхода из него эту злосчастную путевку они могут ждать годами и, зная, что она все равно придет, совершают новые преступления. Но среди них есть такие, которые, побывав один раз в приемнике, стараются жить нормальной жизнью, продолжают учебу или устраиваются на работу. Когда же приходит та самая путевка, их, несмотря на исправление, все-таки отправляют в спецучреждения. Зачем их отправлять? Исключать из жизни? Ведь им хватило и приемника с решетками, со злобными милиционерами, где живут по «идиотским режимам», когда от тоски хочется рвать зубами решетку, сходя с ума от заточения. Но вот везут их через всю страну в спецучилище, где они будут томиться в изоляции полтора — два года. Все это время им придется ходить строем, жить в казармах, попадая под режим и правила жизни спецучилища для трудновоспитуемых, терпя насилие «стариков» и давление администрации. Не выдержав всего этого, одни подростки бегут, но их вылавливают и возвращают назад, другие вскрывают себе вены, лишь бы все это поскорее кончилось. Есть, безусловно, такие спецшколы и училища, где с пониманием относятся к воспитанникам, но это редкость. В основном в спецучреждениях калечат и ломают судьбы подростков.

Я много раз встречался с пацанами, прошедшими «спецуху», и каждый раз ужасался их рассказами о «жизни» в училище. В письмах они писали о рабском житье в спецучреждениях, о том, что они пережили и испытали. «Будь ты проклята, «спецуха»! — со злобой и ненавистью говорили они. Они — потерянное поколение со шрамом в душе.

В приемнике-распределителе для несовершеннолетних есть еще одна группа, называемая второй. Здесь находятся дети, у кого родители лишены родительских прав. В приемник их часто привозили голодных, раздетых и больных. Иногда встречались семьи, в которых жили дети от разных отцов. И в приемнике находились добрые сотрудники, которые отогревали их. Постепенно они оттаивали, переставали дичиться всех. Страшно было слышать, что некоторые из них здесь впервые узнали, что такое суп и котлета, потому что в семье они жили, в основном, на жареной селедке. К таким детям относились более внимательно и заботливо.

От того, что они рассказывали о своих горе-мамашах, сжималось сердце. Изо дня в день они видели только беспробудное пьянство с чужими дядями, слышали только брань и стискивали зубы от слез и боли, когда их били. Часто им было нечего есть, не во что играть.

Во время болезни их никто не лечил. Они были виноваты уже в том, что родились, что тоже хотят жить. Их часто бросали в доме под замком, подкидывали, порой убивали.

Нет у нас такого закона, по которому можно судить мамаш-акул, отцов-изуверов за бесчеловечное отношение к своим детям, которых они бросают, обрекая на голод и казенное детство, доводя до болезней. А он необходим, этот закон.

Скольких малышей сдал я в интернаты и детдома! Среди них были и сироты, и дети, отстающие в развитии.

Во вторую группу доставляли и детей-бродяг, которые колесят по стране, живут на вокзалах, просят милостыню по поездам, совершают кражи. Они убегают из дома от нелюдей-родителей, которые избивают их чем попало; сбегают из интернатов, в которых их тоже бьют и «старшаки», и воспитатели. Все они бегут от невыносимой жизни, становятся беспризорниками, «бичами». Их ловят на вокзалах, станциях, в портах и привозят в приемник, откуда они порой не хотят возвращаться домой, когда за ними приезжают. Но чаще за ними не приезжали, и нам приходилось везти их. Тогда мы становились невольными свидетелями их убогой жизни, видели голодных малышек на грязном полу. Когда беглеца привозили в интернат, у него отбирали одежду, чтобы не сбегал. Сколько раз я пытался помочь им, обездоленным, стараясь поговорить с родителями, с воспитателями. А в ответ слышал от родителей пьяную брань и получал от педагогов жалобы, которые приходили на службу в письменном виде. Однажды один пьяный папаша сказал нашему сотруднику, который привез его сына: