Владимир Казаков - Голубые капитаны

— В каком классе училась?

— Восьмом.

— За что же ты посмеялась над таким добрым человеком? Плохим физкультурником был?

— Он красивый, а на меня не обращал внимания.

— Ишь ты!.. Приготовься к посадке, Наташа. Оленей видишь?

— Где?

— Вон целое стадо в озере. Головы торчат, видишь? Да не кустарник это — олени от овода прячутся. А вон и островерхие куваксы пастухов…

Руссов привез в Город небольшой «десант» из Нме: Павлу Горюнову нужно было выписать кое-какие запчасти в Сельхозтехнике, Лехнову с Батуриным вызвали в инспекцию управления «на ковер» за нарушение границы запретной зоны в одном из полетов, Ожников прилетел по своим кадровым делам.

— Ну, Федор, до встречи! — Батурин протянул руку пилоту. — Нас не ждите, доберемся обратно на рейсовом Ан-2. Кроме интендантских дел, заданий нет?

— Нет.

— Сколько думаете провозиться? Часа три? — спросила, подмигнув Батурину, Лехнова.

— Два, — также односложно ответил Руссов.

— К друзьям не хочешь заглянуть? — поддержал разговор Ожников.

— Нет.

— Ты, Руссов, хоть бы девушку в Городе украл и в Нме привез. Не надоело одинцом жить? — спросила Лехнова.

— Нет.

— Ну вот и наговорились, как чаю напились. Летаешь ты, Федя, классно, а вот когда говорить научишься, не знаю, — улыбнулся Батурин. — Госпожи удачи вам и ветра в хвост, ребята!

— А для вас — чтобы «ковер» был мягким, — пожелал «штрафникам» Павел. — Персидский пусть подложат!

— Рогожку не хочешь? — проворчала Лехнова.

— Галина Терентьевна, давайте ваш чемоданчик, — предложил свои услуги Ожников.

Лехнова отмахнулась:

— И так попотеете со своим пузатым портфелем!

От вертолета в автобус — и в город. Ехали по улицам почти не встречая прохожих. Город удивительно пустой, не смотря на теплый летний день. Все рыбаки в море — где-то у берегов Канады или в Северной Атлантике бороздят воды флотилии траулеров, ребятишки Заполярья в пионерских лагерях, много людей в отпуску. В полупустом городе жизнь только в порту: натужно, сипло или, наоборот, пронзительно и весело кричат буксиры, оттаскивая с причала на рейд огромные, но в заливе беспомощные, как кит в ручье, океанские корабли: это хибинский апатит идет во все края света.

В управлении Ожников шепнул:

— Смелее, Галина Терентьевна. Я все утрясу!

— С бубном попляшете или чечетку сбацаете перед кем-то?

— Зря вы так, — мягко укорил Ожников и, подождав, когда за ней и Батуриным прикроется дверь кабинета начальника инспекции, поспешил на второй этаж.

Его тянуло в конференц-зал, где стены украшены щитами-плакатами, спортивными стендами, фотовитринами. Где в это время дня безлюдно и тихо.

Он подошел к застекленной витрине под названием «Боевой путь ветеранов ВОВ» и, поправив очки, стал рассматривать красочно оформленную экспозицию. Почти в центре наклеен его портрет, выполненный пастелью, копия с того, который висит на доске Почета в Нме. Рядом лист с кратким описанием боевых заслуг. И в уголке этого листа — маленькая любительская фотокарточка: на фоне аэродрома и десантного планера А-7 стоит молодой пилот Ефим Ожников в летном шлеме, десантной куртке, с финским ножом на поясе и большим штурманским планшетом через плечо. На груди белое пятнышко боевой медали. Подпись гласила: «1943 г. СВАПШ. Пилот-планерист ВДВ Е. Г. Ожников перед вылетом в тыл врага».

Из-за этой фотокарточки он и прилетел сюда.

Почти неслышно Ожников вернулся к двери, плотно притворил ее и, просунув ножку стула в дверную ручку, заперся. Снова подошел к витрине. Складной охотничий нож, вынутый из кармана, щелкнул лезвием. Подсовывая кончик ножа под планки узенькой рамы, Ожников оторвал две боковые, вместе с короткими жалами тонких гвоздей, и, отодвинув в сторону, вынул стекло. Теперь осталось главное — сорвать с ватмана фотокарточку. Ожников погладил ее пальцем. Отступил на шаг, полюбовался. Замер, услышав в коридоре шаги. Каблуки простучали мимо. Никто не знал, что на кусочке картона, запечатлевшем бравого молодого пилота, была мечта Ожникова, сохраненная временем. И эту мечту предала случайность. Даже в горле и глазах запершило от обиды. Ожников, сжав кулаки и вытянувшись, как струна, постоял минутку. Потом лезвием ножа аккуратно подрезал уголки фотоснимка, снял его, подержал перед собой и со вздохом опустил во внутренний карман пиджака. Внимательно перечитал описание боевых заслуг. Здесь он, кажется, все учел заранее: в тексте упоминаний о планерной школе не было.

Ожников вставил стекло в витрину, в старые отверстия вжал кончики гвоздей. Теперь все выглядело как и прежде, только на месте маленькой фотокарточки светлел квадрат с бурыми остатками клея на углах.

Ножка стула вылезла из дверной ручки тихо. В коридоре Ожников осмотрелся, вытер платком потную шею. И зашагал, сильнее, чем всегда, припадая на короткую ногу.

Соблюдая своеобразный маршрут, построенный на принципе «от нужного человека к возможно полезному», он стал обходить кабинеты, задерживаясь у их хозяев по-разному — от минуты до получаса. К концу рабочего дня привезенный им толстый портфель стал тощим. Портфель похудел, а на строение улучшилось. Хорошее настроение повело его в буфет, и там, не на виду, а в пахнущей селедкой комнатке за прилавком, портфель снова разбух.

Много полезных дел провернул сегодня Ожников. Успел замолвить словечко за Лехнову с Батуриным — и оно подействовало: оба получили только устные выговоры. Договорился об увеличении лимитов на кирпич для жилстроительства. Организовал звонок в Сельхозтехнику, и Павел Горюнов получил все, что ему было положено по накладной. Почти пять часов прошло, как Павел с Руссовым улетели. Ожников побывал у председателя врачебно-летной комиссии, и тот пообещал ему связаться с московскими коллегами и походатайствовать за Михаила Михайловича Горюнова. Комэск вот уже третий год проходил годовую медкомиссию только в Москве и ездил туда с Ожниковым. Зашел Ожников и в кабинет к инспектору Гладикову. Разговор между ними состоялся светский, интеллектуальный: о влиянии «дыр» в атмосфере на погоду земного шара, о великолепных достижениях шахматиста Спасского, о пьесах братьев Тур и неуемной фантазии плодовитых братьев Стругацких. Литература уже не удел отдельных великих, она делается семьями. В единении — сила!

Покрасовавшись друг перед другом эрудицией, перешли к прозе жизни.

— Как только будешь близ заповедника, Эдвард Милентьевич, загляни к замдиректора. Он передаст для меня пустячок.

— Не секрет?

— Секреты от тебя? Уволь… Раздобыл он древнюю поделку Мяндаша. Непременно желает подарить.

— За сколько?

— Я ж сказал, подарить.

— Мяндаш — мастер?