Алексей Биргер - Тайна острова Буяна

Я рассказал про все, что с нами произошло, тактично обойдя лишь то, что касалось водяных лилий. В моем изложении, мы подошли поближе к берегу, чтобы наломать торчащий из воды красивый камыш… Дальше я все излагал точнехонько, включая эпизод с пиявкой. Ванька и Фантик тоже периодически вставляли в рассказ красочные детали.

— Час от часу не легче, — вздохнул милиционер. — Действительно, какой-то псих ненормальный. Но, главное, очень опасный псих, так что придется этим заняться. А вы-то сами кто будете?

— Я — Борис Болдин, это — мой брат Иван Болдин, а это — наша подруга Фаина Егорова, — представил я.

— Болдины? — милиционер нахмурился. — Случайно, не дети Семеныча?

— Они самые! — гордо ответил Ванька.

— Тогда ясно, — кивнул милиционер. — Наслышан о ваших подвигах. А меня, значит, Александром Михайловичем зовут. Так что будем знакомы.

— Скажите, — полюбопытствовала Фантик. — А что это за бумажка была в руках у Никитишны, которую вы потом забрали? На сторублевку совсем непохоже.

— А, это… — Александр Михайлович усмехнулся. — Копия акта об изъятии фальшивой купюры. Ознакомили её по всей строгости, чтобы она поняла, что дело керосином пахнет… Что ж, сейчас обсудим с человеком из города, как лучше всего быть с вашим психом.

Он отошел ко второму милиционеру и тихо заговорил с ним, иногда кивая на нас. Лариса-продавщица тем временем открыла свой фургон и встала за прилавок, а деревенские жители — собравшиеся, видимо, на площади больше ради этого фургона, чем ради чего другого, хотя, конечно, и вся история вокруг Никитишны была для них ещё тем интересным спектаклем — стали неспешно приобретать всякие необходимые мелочи. Никитишна стояла и напряженно думала.

— Ну? — обратился к ней Александр Михайлович, закончив свой доклад о наших приключениях. — Додумалась до чего-нибудь путного? Пришла к правильному решению?

— Камешки он у меня купил, негодяй этот, — выпалила Никитишна. — Ну, городской, с придурью, совсем, видно, мозги в городе своротил, а камешки чего не продать? Я бы и бесплатно их ему отдала, а тут ещё и деньги предлагают, хорошие деньги.

— Что за камешки? — заинтриговано спросил второй милиционер — тот, что был из УБЭП.

— Да такие, которые в каникулы мой внук насобирал. Красивые такие, глянцевые, будто оплавленные. На вид — почти уголь, только в руке потяжелей, и не крошатся, а твердые-твердые. Ну, ребятишкам интересно все необычное, вот он и приволок. Не знаю уж, откуда взял, только не на нашем берегу. Мне таких на берегу не встречалось. Кажется, где-то подобрал, когда в ночь на рыбалку ходил, со старшим сыном моим, своим дядей. Ну, высаживались где-то, раскладывали костерок под утро, чтобы перекусить, понятное дело. А внук мой, Лешка, значит, он ими все время любовался, пока в конце августа в город не уехал, в школу. Два или три камешка с собой забрал, а остальные в рюкзак не влезали, тяжело уже было. А тут этот заглянул, вроде как дорогой интересовался или у кого можно молока взять, увидел эти камешки и прицепился. Продай да продай. А чего не продать, когда деньги предлагают? У нас этого добра навалом — небось, внучок приедет, ещё насобирает следующим летом, где-то на другом берегу, если ему ещё их захочется. Вот я и говорю этому охотнику…

— Охотнику? — милиционеры насторожились и внимательно поглядели на нас.

— Ну да, охотнику, модному всему такому, и с ружьем хорошим, и все на нем вроде как заграничное, в первый раз надетое — и сапоги болотные, и куртка с этими, с карманами и с оторочкой, светлой кожи…

— Вот что, бабка! — перебил её сотрудник УБЭП. — Пойдем-ка к тебе домой потолкуем. Насчет этого гостя нам надо подоскональней разобраться, в спокойствии… Да не напрягайте вы уши, — обратился он к односельчанам Никитишны, — она, небось, вам потом все расскажет — вечерком, на завалинке. А прилюдные разговоры закончены.

Милиционеры и Никитишна направились к её дому. Александр Михайлович оглянулся и поманил нас.

— И вы идите. Нам надо ещё кое о чем вас порасспросить.

Мы двинулись следом. Ванька и Фантик переглядывались — и взволнованно, и восторженно. Еще бы! В том, что псих, напавший на нас, и был таинственным фальшивомонетчиком, и при том чокнутым собирателем красивых камушков, у нас сомнений не было. Да, история закручивалась таким штопором, что дух захватывало!

Многие дома в деревне были брошены и заколочены — как, впрочем, во многих деревнях нашей области. Всего в деревне было, наверно, домов пятьдесят, но обитаемых среди них — не больше пятнадцати. Но это ещё ничего! Дальше, к северу, на реках и на островах, можно встретить вообще мертвые деревни, где не осталось ни одного жителя или где несколько стариков доживают свой век. Такие деревни обычно давно отключены от электричества, и без лодки от них вообще не доберешься до населенных мест. Туристы иногда пользуются ими для ночлега, вот и все.

Никитишна провела нас на свой двор, отворила дверь, мы поднялись на летнюю верандочку. Застекленная верандочка была забита всякой всячиной: стол, диван, а на столе, на диване и на полу стояли неисчислимые банки с домашними соленьями, под столом был рассыпан на газетке лук для просушки, а на другой газетке, в углу, высились две кучи не до конца перебранной моркови. Куча побольше — крепкая и хорошая, кучка поменьше — всякая мелочь или подпорченная.

— Ладно, Никитишна, спевай всю правду, — сказал Алексей Михайлович. Сколько всего уплатил тебе за камушки этот проходимец?

Никитишна потупилась, потом нехотя буркнула:

— Четыреста рублёв.

— Основательно! — усмехнулся Александр Михайлович. — И тебя не смутило, что он такие деньжищи тебе отваливает? Больше твоей пенсии, небось?

— Ну, малость побольше, — призналась Никитишна. — Я давно таких денег в руках не держала.

— Ладно, сдавай свою валюту, — сказал Александр Михайлович.

— Чего-чего? — переспросила Никитишна.

— Фальшивые купюры эти сдавай, говорю, на экспертизу.

— А вы мне расписку дадите? — встревожено спросила Никитишна. — А то вдруг они настоящие, а тут возьмут и сгинут…

— Не волнуйся, оформим документы как положено. Доставай, где они у тебя.

Старуха вздохнула и удалилась в глубь дома. Через некоторое время она вернулась, осторожно неся в вытянутой руке три бумажки, развернутые веером — за самый уголок, будто боялась обжечься о них.

— Вот…

— Эх, местечко бы на столе расчистить… — вздохнул Александр Михайлович, доставая из своего планшета шариковую ручку и листы бумаги с «шапками» бланков и с печатями.

— Так вы на кухню пройдите, — предложила Никитишна, — там посвободней.

Мы прошли на кухню, и Александр Михайлович, усевшись на табурет у стола, стал писать.