Буало-Нарсежак - Тайна невидимого убийцы

Затем подумал минуту и продолжал:

— Впрочем, и для меня тоже. Но в моем возрасте можно жить воспоминаниями.

Он замолчал, наклонился, чтобы пошевелить угли в камине, а я воспользовался моментом, чтобы получше разглядеть комнату. Мои глаза уже привыкли к полумраку, и я обнаружил у стены фисгармонию с тускло блестящими клавишами. Она стояла прямо напротив портрета. Это, конечно, портрет убитого, силуэт которого я видел на ковре. Благородная осанка, рука в белой перчатке лежит на эфесе шпаги. На рукаве пять нашивок [12] Пять нашивок соответствуют во французской армии званию полковника. . А я-то думал, что он капитан!

Надо будет спросить об этом Симона; думаю, он мне ответит, раз уж я так подружился с хозяином… Человек на портрете строго смотрел на нас сверху. Должно быть, не особенно приятно жить в этой комнате под таким пристальным взглядом.

— Спасибо, Симон. Ты можешь идти.

Я заметил, что старик говорит Симону «ты». Значит, он для него не просто секретарь — он его доверенное лицо. О таких отношениях со слугами когда-то писали Корнель и Расин [13] Корнель, Пьер (1606–1684), Расин, Жан (1639–1699) — известные французские драматурги. .

Может быть, Ролан Шальмон перейдет сейчас на александрийский стих? [14] Александрийский стих — французский двенадцатистопный стих, которым писали поэты и драматурги эпохи классицизма (Корнель, Расин и др.). (Как видишь, я пишу тебе обо всех своих впечатлениях, даже самых мимолетных; я не виноват, что временами мне приходили в голову смешные мысли, хотя, поверь, мне было совсем не весело.)

— Я узнал, — проговорил хозяин, — что вы проявили интерес к моим работам. Чтобы их оценить, надо суметь сохранить детский взгляд на мир, что не свойственно большинству приезжающих в Бюжей. Кое-кто в округе считает, что я не в своем уме, это не так. Я знаю жизнь. Но вы — это совсем другое дело. Я хочу вам кое-что сказать… В течение многих лет в этом доме не было слышно женского или детского смеха. Вы первый, кто… — Он вздохнул, посмотрел на портрет и спросил: — Сколько вам лет, мсье Робьон?

— Четырнадцать лет и три месяца.

— Чем вы собираетесь заниматься в жизни?

— Думаю, изучать право. Мне хотелось бы стать адвокатом, как мой отец; впрочем, он предоставляет мне свободу выбора.

— Понимаю. Он совершенно прав. Нельзя давить на молодежь — это приводит к серьезным конфликтам… что очень печально.

Я вспомнил, что мне рассказывал кузен Дюрбан о постоянных ссорах между отцом и сыном. Как он произнес это «очень печально»!

— Думаю, — продолжал старик, — ваше пребывание в Бюжее подходит к концу.

— Я не знаю…

— Расследование мэтра Робьона, как сообщил мне Рауль, практически закончено. Возможно, я должен был повидаться с ним… Но зачем ворошить прошлое?

Он на минуту умолк. Я перевел дыхание. Что ему от меня нужно?

— Можете ли вы уделить мне несколько минут? Я хотел бы показать вам мастерскую.

Он встал и направился в глубь комнаты.

— Следуйте за мной, Франсуа.

Ты понял? «Франсуа» — и все! Так просто, по-дружески — с мальчишкой, которого он видит впервые в жизни! Невероятно! Но вполне в духе этого одинокого старика, пренебрегающего общепринятыми правилами приличия.

— Осторожнее, здесь ступеньки…

Впереди была крутая, плохо освещенная лестница со множеством поворотов.

— Я пойду впереди… Вот мы и на месте.

Это была не мастерская, а скорее склад всяческого хлама. Полки были завалены коробками и пузырьками; имелась здесь и небольшая керамическая печь, но все это было в полнейшем беспорядке. Столярные инструменты валялись рядом с кисточками, электросверло рядом с… нет, всего не перечислишь. И, разумеется, здесь же были гвозди, мотки бечевки, большая лупа, тонкие, как у часового мастера, пинцеты, а в одном углу даже стояли напольные весы с маятником в виде солнца.

— Извините, — сказал старик, — здесь ужасный беспорядок. Но все равно — это мой любимый уголок.

Он снял с одного из стульев забрызганную краской рубашку.

— Прошу вас, садитесь. Сюда еще никто никогда не заходил. Вы, наверное, спрашиваете себя, почему я пригласил вас? Так вот, я хочу сделать вам подарок.

Он ногой пододвинул к себе табуретку и уселся на нее прямо напротив меня.

— Мой отец был серьезно ранен под Верденом. Затем он вернулся в Бюжей. Вы видели внизу его портрет…

— Картина замечательная! — признался я.

— Спасибо. Это я ее написал… по памяти, уже после его смерти. Я сделал его полковником; ему бы это доставило удовольствие. Нет ничего важнее, дорогой Франсуа, чем доставлять радость нашим дорогим умершим… Он обожал командовать, поэтому я начал делать оловянных солдатиков. Они все под его началом.

(Ты, наверное, считаешь, что я привираю? Ничуть! Клянусь, в этот момент он был не просто серьезен — он говорил от всего сердца. Послушай, что было дальше.)

— После моей смерти, — продолжал он, — замок будет продан. Сын не разделяет моих вкусов; впрочем, я тоже редко сходился во мнениях со своим отцом. Теперь, к счастью, мы живем в согласии… Мою коллекцию солдатиков и Дуомонское кладбище я завещал музею в Ля Рошели. За исключением одной маленькой фигурки, которую я вручаю вам. Пусть она напоминает вам обо мне.

— Я пытался протестовать.

— Ну что вы, не надо!..

— Нет, надо. Я непременно должен вознаградить вас за честность. Симон рассказал мне о вашем благородном поступке. Вы помните, как мой маленький крестик забрел к вам в комнату? Другой на вашем месте рассердился бы или потребовал объяснений… как будто можно объяснить вещи, совершающиеся вопреки нашей воле! Но вы, Франсуа, просто-напросто вернули мне сбежавший от меня предмет…

Шальмон зажал руки между коленями и задумчиво покачал головой.

— Эти вещицы, — проговорил он, — ужасные проказники.

Признаюсь тебе, эти слова заставили меня вздрогнуть. Мне стало не по себе; неприятно все же находиться наедине с сумасшедшим… Между тем Шальмон весьма любезно мне улыбнулся.

— Поскольку вы сумели оценить мою работу, я прошу вас принять вот это…

Он протянул руку и взял с полки небольшой предмет, заботливо укутанный в вату.

— Я закончил его вчера вечером. Мне пришлось поколебаться между трубой и горном — надо ведь соблюдать пропорции, — но в конце концов, я решил, что вам больше понравится горн.

Говоря это, он осторожно развернул изящную статуэтку, которую я узнал с первого взгляда. Попробуй угадать, что это было? Это был зуав [15] Зуав — боец легкой пехоты во французской армии ХIХ–ХХ веков. Большей частью это были арабы из Северной Африки. , ростом чуть больше указательного пальца, безукоризненно выполненный. Я поставил его на ладонь. У него было все, что положено: красные штаны длиной до середины икры, заправленные в белые гетры, широкий голубой пояс, золотистый доломан, отделанный золотистым же сутажем (кажется, это называется сутаж, я точно не знаю, потом выясню); феска, надетая, естественно, немного набекрень, и, наконец, горн, блестящий, свежевычищенный, размером чуть больше ногтя. Но это еще не все! Для пущего правдоподобия солдат не просто держал горн, но и играл на нем! Выпятив грудь, он прижимал мундштук к губам и надувал щеки. Я просто не верил своим глазам! Мне казалось, я слышу, как он дует в горн, исторгая из него воинственную мелодию… Впрочем, ты сам сможешь все это увидеть, когда приедешь ко мне в гости.