Юрий Коваль - Пять похищенных монахов. Приключения Васи Куролесова

— «Подушку», — повторил Жилец с недоумением и затаенной болью, сморщился, задумался, устало потер лоб. — Что ж, — сказал он, горько усмехнувшись. — Наверно, и вправду надо бы сделать подушку. Кому все это нужно? Зачем?

Он рассеянно прошелся по комнате, придвинул стул к шкафу, обреченно взгромоздился на него.

— Надо сделать подушку. Вы правы, ребята.

Вздыхая, Жилец достал со шкафа четырехугольный коричневый предмет, и вправду похожий на подушку, рукавом обтер с него пыль и кинул сверху прямо на стол. От тяжкого удара стол ухнул и присел.

— Вот, — сказал Жилец, — таких подушек у меня четырнадцать штук.

Перед нами на столе лежал увесистый и пухлый, в кожу оплетенный альбом. На обложке его золотом было вытиснено:

ПЕРЬЯ ПТИЦ ВСЕГО ЗЕМНОГО ШАРА.

СОБРАЛ НИКОЛАЙ ЭХО.

МОСКВА.

Крендель протянул к альбому руку, открыл обложку, и мы увидели яркие, веером разложенные перья перепелок и кекликов, удодов и уларов, сарычей и орлов. Каждое перо имело собственный карманчик с надписью вроде: «рулевые балабана» или «маховые буланого козодоя».

— Птицы летают и роняют перья, — говорил Жилец. — А я хожу и собираю их, ведь каждое перо — это письмо птицы на землю. Вот посмотрите — перо вальдшнепа. На вид скромное, но какой цвет, какая мысль, какое благородство…

— «Какая мысль, какое благородство»! — потерянно повторил Крендель. — А там что, в чемоданчике?

— Ничего особенного, — махнул рукой Жилец. — В основном — сойка, свиристель. Неразобранная часть коллекции. Маховые перья вашего монаха. Вчера подобрал у голубятни.

Крендель побелел.

— «Какая мысль, какое благородство»! — бубнил он и пятился к двери. — Вы это… вы уж это… Простите уж…

— Еще бы, — смущался я.

— Да ладно, чего там, — говорил Жилец, — заходите еще, о жизни потолкуем, на перья поглядим.

— Еще бы, еще бы, — твердил я, глядя на закрывающуюся дверь.

В переулке фонарей еще не зажгли. Сумрачно было во дворах, темно в подворотнях.

К вечеру многие жильцы вышли на улицу поболтать, подышать воздухом. Вдаль по всему переулку до Крестьянской заставы, по двое, по трое, кучками, они торчали у ворот и подъездов. У нашего дома даже собралась небольшая толпа: Райка Паукова, бабушка Волк, а с ними знакомые и незнакомые люди из соседних домов и пришлый народ, из Жевлюкова переулка.

Из толпы доносились обрывки слов и разговоров:

— И что ж, их прямо в рясе повели?

— Денег полный чемодан…

— Да разве они залезут в корзинку?

— Тьфу! — плюнул Крендель. — Болтают, не зная чего.

Сраженный коллекцией перьев, он увял, устало сел на лавочку под американским кленом.

— Монахов я и новых могу завести, но такого, как Моня, на свете нет.

— Еще бы, — сказал я.

Крендель вздохнул, обхватил колени руками, сгорбился и сейчас в точности оправдывал прозвище. Он вообще-то был очень высокий, выше меня на три моих головы и на четыре его. Раньше все его звали Длинным, тогда он нарочно стал горбиться, чтоб быть пониже, тут и стал Крендельком.

— Вот уж в ком было благородство, так это в Моне. В нем была мысль. А как он кувыркался — акробат!

От ворот послышалась какая-то возня, толкотня, народу еще прибавилось, послышались крики типа: «Нет, постой! Погоди!»

— Крендель! — крикнул кто-то. — Крендель, сюда! Подозреваемого поймали!

Мы выскочили за ворота.

— Вот он! — кричала бабушка Волк. — Вот он, Подозреваемый, — и крепко держала за рукав какого-то гражданина, который отмахивался граблями.

— Кто ты такой? — приставал с другого бока дядя Сюва. — Чего ты тут ходишь? Вынюхиваешь?

— Я — Никифоров, — объяснял Подозреваемый, пытаясь освободиться. — Иду, ни к кому не прикасаюсь, и вдруг — попался.

— Теперь тебе, милый, не отвертеться.

— Не отвертеться, — соглашался гражданин Никифоров. — Попался я, наконец.

— Попался, попался, — подтвердила бабушка Волк и толкнула локтем гражданина Никифорова. — Ходит здесь, вынюхивает, где что плохо лежит.

Тут бабушка нарочно носом показала, как именно вынюхивает гражданин Никифоров, и получилось действительно некрасиво.

— Признавайся, ты лазил в буфет?

— Лазил.

— Ну и куда монахов девал?

— Каких монахов?

— Сам знаешь каких.

— Не знаю никаких монахов, — заупрямился покладистый, в общем-то, гражданин. — Надо же мне было зайти в этот переулок. По всем улицам ходил — не попадался.

— Ты нам зубы не заговаривай! — сказала бабушка Волк. — Залез на крышу, грабли свои выставил — и нету голубей.

— Ничего подобного, — снова заупрямился гражданин Никифоров. — Не лазил я на крышу и грабли не выставлял.

— Выставлял, выставлял. Я сама видела. Залез на крышу и давай грабли выставлять, под антенну маскироваться, — сказала бабушка Волк и размахнулась.

Но тут Крендель мягко сказал:

— Бабуля.

— Что еще? — недовольно обернулась бабушка Волк.

— Бабуля, — повторил Крендель. — Вы же не видели, как он на крышу лазил. Вы в лифте сидели.

— А может, у меня бинокль был! — задиристо сказала бабушка Волк, но тут же замолчала, потому что при чем здесь бинокль.

— При чем здесь бинокль? — сказал гражданин Никифоров. — Вы, мадам, что-то перепутали. Ну, я пошел.

Он повернулся к нам спиной, вздрогнул и вдруг бросился со всех ног по переулку. Через секунду не было уже нигде гражданина Никифорова, и след его простыл. Я даже нарочно пощупал рукою след — да, простыл.

Гражданин Никифоров бежал по Крестьянской заставе, и грабли, вытянувшись, летели за ним.

«И зачем я пошел в этот проклятый переулок! — думал на бегу гражданин. — Только зашел — и сразу попался!»

Нет, гражданин Никифоров не брал голубей, но было у него на совести одно дело, а может быть, даже и два, и, когда бабушка Волк посмотрела пристально, страх сразу просочился в его грудь.

«А ну-ка постой, голубок. А не ты ли лазил в буфет?» — сказала старушка, и тут не то что страх — ужас охватил гражданина.

Ведь, конечно, это он, конечно, он лазил в буфет, но не в тот, что стоял на крыше. Гражданин Никифоров лазил совсем в другой буфет. Правда, это случилось два года назад, и буфет этот был в городе Карманове, и с тех пор гражданин ни в какие буфеты не лазил — и все-таки сейчас смертельно перепугался. Он мигом представил, как его тащат в милицию и отбирают грабли.

«И всего-то один раз, — подумал на бегу гражданин. — Всего один раз залез я в буфет. Да и взял-то мало: пять кило колбасы, две банки сгущенки, торт. Другие больше берут. По шесть кило берут и не боятся».