Александр Кулешов - Как же быть?

— Госпожа Рибар? — спросил Шор и снял шляпу.

— Да, — ответила женщина, внимательно разглядывая стоявших перед ней.

— Извините нас. Я корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Могу ли я с вами поговорить?

«Сейчас она скажет, чтобы мы убирались, — подумал Лори. — Могу себе представить, как она ненавидит журналистов после той передачи «Запада-III», где её сына вымазали чёрной краской, обвинили в государственной измене, назвали «позором нашего города». Каково ей было!..»

Но женщина открыла дверь пошире и, сделав приглашающий жест рукой, предложила:

— Входите» У меня ещё не убрано. Может, пройдём в кухню?

— Это не имеет значения, — сказал Шор. — Лишь бы где-нибудь сесть и поговорить с вами несколько минут.

Они прошли за женщиной в небольшую кухню, где всё сверкало идеальной чистотой. Насколько мог заметить Лори через полуоткрытые двери двух других комнат, всюду был идеальный порядок.

На столике в спальне он успел разглядеть три больших фотографии, на одной из которых он узнал Рибара.

В кухне, на полке, стояли три таких же фотографии! в середине бородатый, усатый мужчина с усталыми глазами, в лейтенантской форме; слева совсем мальчишка, с тонкой шеей и вздёрнутым носом, весь в веснушках — тоже в военной форме; справа — Рибар, но не такой, каким видел его Лори в тюрьме — мрачный, озлобленный, с горькими морщинами у губ, — а смеющийся во весь свой белозубый рот на фоне баскетбольного щита. Углы первых двух фотографий были перевязаны широкими траурными лентами. Перед третьей стояли две коробочки. Одна была почти доверху заполнена крошечными цветными бусинками во второй несколько бусинок валялись на дне.

— Пожалуйста, садитесь, я заварю кофе, — сказала госпожа Рибар.

Она подошла к шкафу, плите, столику, привычно и ловко её сухие тонкие руки брали чашки, ложки, насыпали в кофейник ароматный порошок… Шор тяжело опустился на стул. Он ничего не говорил, он только внимательно следил за каждым движением хозяйки дома.

Наконец чашки с дымящимся кофе были поставлены на стол. Госпожа Рибар достала хлеб, масло, сыр.

— Вы простите, у меня ничего особенного нет.

— Спасибо, госпожа Рибар, — сказал Шор. Он отхлебнул кофе. — У вас чудесный кофе… — Он помолчал и тихо добавил: — И сын у вас чудесный.

Госпожа Рибар поставила чашку, которую она поднесла было ко рту, обратно на стол и удивлённо посмотрел на Шора. И вдруг лицо её мгновенно изменилось. Словно разгладились морщины, округлились щёки, потеплели, повеселели глаза. Она улыбнулась радостной, смущённой улыбкой.

— Ну уж чудесный! — замахала она рукой. — Но он хороший мальчик. Я могу не стыдиться за него. Он честный мальчик!

— Вот именно, честный, — словно про себя произнёс Шор.

Потом, отставив чашку, чтобы дать понять, что приступил к серьёзному разговору, и, повернувшись к своей собеседнице, заговорил:

— Госпожа Рибар, повторяю: я — корреспондент радиостанции «Правдивые вести». Правду не очень любят в нашей стране, и поэтому нашей станции не очень легко работать. Нам, например, не удалось побывать у вашего сына в тюрьме. Но мы всё же хотим рассказать о нём правду. Мы не можем допустить, чтобы люди оставались под впечатлением этой лживой телевизионной передачи…

Госпожа Рибар напряжённо слушала. Чувствовалась, что ей не часто приходится вести подобные беседы и она старается быть на высоте.

— Я бы попросил вас прокомментировать ту передачу, что бы наши слушатели знали, насколько там всё было несправедливо. Вы согласны?

Лори вынул магнитофон, проверил, поставил микрофон перед госпожой Рибар.

Она опять смущённо улыбнулась:

— Я с удовольствием скажу о мальчике. Пожалуйста. Если я поняла, вы хотите, чтоб я сказала о мальчике?

— Да, госпожа Рибар, именно это я и хочу. Но хорошо, если бы вы делали это в плане опровержения, что ли, той передачи. Это было бы живее, поскольку её смотрел весь город и все хорошо помнят. Лживые сенсации запоминаются надолго. Мы опровергнем всё, что там говорилось, прямо по порядку. Вы хорошо помните телепередачу?

— Телепередачу? — Госпожа Рибар наморщила лоб. — Какую? Знаете, у меня уже два месяца нет телевизора. — Она виновато пожала плечами. — Фирма забрала его: я не платила взносы. Вот холодильник, — она указала рукой, — тоже скоро заберут.

— Может быть, вы смотрели у соседей?

— Да, у соседей я смотрю телевизор. Они всегда приглашают меня, По очереди… А когда это было?

Шор назвал число, день и час. Госпожа Рибар силилась вспомнить. Вдруг лицо её просияло.

— Ах да, помню! Вы знаете, у меня хорошая память. Даже отличная. Я из-за телевизора тот день и запомнила. У Маркетов как раз в этот день не работал телевизор. Я хотела пойти к другим, но Маркеты пришли и весь вечер просидели у меня. Что за передача?

— А вам соседи ничего не рассказывали о ней?

— Нет…

— А газеты… в газетах не читали?

— Я не читаю газет.

— Может быть, булочник или молочник что-нибудь говорили?

— Да нет. А о чём там речь?

Шор снял очки, протёр их, опять надел. Он внимательно разглядывал сидевшую перед ним женщину.

Значит, так. Весь город говорил об этой сенсационной передаче, во время которой на экране возникли невинные «жертвы» вроде миллионера Гелиора, тюремные феномены, подобные старику Феррари, подлые убийцы, такие, как Попеску, и, наконец подрыватель основ «красный» Рибар. Как всегда, хитро и искусно подтасованный и смонтированный текст комментарий Лема, выступление директора тюрьмы — всё делало эту передачу убедительной и запоминающейся.

И лишь немногие посвящённые, вроде Лори, или многоопытные, вроде Шора, знали её истинную цену.

В передаче было уделено достаточно места сыну госпожи Рибар. На него было вылито столько чёрной краски, что хватило бы на полк.

И вот оказалось, что эта женщина, жившая лишь своим последним, единственным сыном, ничего не знала о передаче Соседи, простые люди, — знакомые, продавцы, встречные, — словом, все, кто обитал в этом бедном квартале, где наверняка любили и посплетничать и посудачить, тщательно оберегали её от нового удара. Молчали, скрывали, лишь бы не нанести этой женщине с печальным взглядом ещё одной раны…

Шор помолчал, потом заговорил опять:

— Госпожа Рибар, вы бы не согласились ответить на несколько моих вопросов?

— Пожалуйста. Если смогу, с удовольствием…

— Простите меня, если мне прядётся коснуться неприятных или тяжёлых для вас воспоминаний.

— Вы бы не могли рассказать немного об отце… вашего сына — о вашем муже?

— Да рассказывать-то собственно, нечего. Поженились мы молодыми, а дети родились поздно: старший — в последний год войны, а младшего отец и не увидел. Мой муж погиб уже после перемирия. Они очищали джунгли от оставшихся там врагов… Мой муж был мирный человек, господин журналист. Он работал бухгалтером и терпеть не мог всяких взрывов, выстрелов, когда мы в кино ходили. А когда его взяли в армию, он оказался храбрецом. Его наградили двумя орденами и медалью. Я покажу вам их.