Юрий 3банацкий - Тайна соколиного бора

— Как это называется? — спросил наконец скуластый немец, размахивая перед глазами мальчика снастью.

— Вентерь, — спокойно объяснил Василек.

Немцы, повторяя один за другим «вентерь, вентерь», опять сунули носы в книжечку, но нужного слова там не было.

— Для чего это? — последовал новый вопрос.

— Рыбу ловить.

— Рипу?

’ — Рыбу.

Снова зашелестели страницы. И вдруг радостное восклицание:

— О, рипа! О, рипа!

Тот, что нашел слово «рыба», громко причмокнул языком, радостно рассмеялся.

— О, черт бери! — кричал немец с улыбкой до ушей. — Как хорошо было бы поесть фаршированной рыбы!

— Идея! — воскликнул другой. — Я вас всех сегодня накормлю настоящей фаршированной рыбой в томате, с морковкой и луком. Мы пошлем за рыбой этого звереныша… Рипа! Рипа! — закричал он Васильку на ухо, как глухому, и показал рукой в ту сторону, где должна была водиться заманчивая рыба.

Василек был доволен. Он понимал, что это поручение дает ему пропуск для свободного выхода из села. Солдаты долго со словарем объясняли мальчику задачу, а он притворялся, что ничего не понимает. Наконец, когда ему надоело забавляться, он сделал вид, что сообразил, чего от него хотят.

— Хорошо, — сказал он. — Только нужны документы, папир такой.

— А! Папир!..

Тот, что все время улыбался, достал из сумки блокнот, вырвал из него листок и написал несколько слов.

Василек собрал вентери.

— Мама, — сказал он, — идите к соседям, а я пошел рыбу ловить…

— Чтоб их передавило, анафемов! — только и сказала мать.

Василек не торопясь сложил снасть и сказал:

— Ну, я пошел, мама.

Сильный порыв ветра взвихрил песок во дворе.

Ночь была по-осеннему темна.

Еще днем тяжелые тучи затянули небо. Около часа шел буйный летний ливень, потом он незаметно превратился в осенний моросящий дождь. Именно в эти сумерки лето встретилось с осенью и, прослезившись последним теплым дождем, кончилось. Вступала в свои права долгая дождливая пора.

Мальчики зарылись в небольшой стог сена, принесенного для лошадей. Сено промокло насквозь, ребята тоже промокли до костей, но им было тепло: вода уже парила, грела.

В верхушках деревьев вел тихую беседу с листьями мелкий дождь. Он умывал каждый листочек, щедро поил целительной влагой все вокруг. В лесу было темно, как в подземелье, и так тихо, как бывает только осенней ночью, когда монотонный шум дождя заглушает все другие звуки…

По-разному добирались сюда мальчики.

Василек еще днем ушел из села. Он переждал ливень под чьим-то уцелевшим хлевом, а потом, спокойный и уверенный, пошел дальше. Несколько раз его останавливали фашисты, но он показывал им «папир», и его тотчас же отпускали.

Проходя мимо школы, он хотел не смотреть в ту сторону, но глаза сами скользнули по старой, почерневшей от дождей крыше. На покосившемся крыльце ветер раскачивал три тяжело обвисших, закостеневших трупа. По спине Василька пробежали мурашки, его сердце наполнилось болью и ненавистью.

«Они не первые, — подумал он, — и, верно, не последние…» И тучи стали тяжелее, и потемнело сразу все вокруг.

Василек чувствовал, что если даже самому придется повиснуть на веревке, как первым трем жертвам, то и это не испугает его. Он все равно будет бороться! Гибель советских людей взывала к мести.

Вдруг мальчик услышал чей-то хриплый голос:

— Эй! Ты куда, щенок?

Перед ним стоял Лукан Хитрый.

Василек небрежно бросил:

— Рыбачить.

— Вижу, что рыбачить. Рыбак! Верно, на виселицу захотел с набитым животом?

Мальчик блеснул черными глазами, и во взгляде этом было что-то жестокое, несвойственное Васильку:

— На виселице будет тот, кому там место.

— Вот, вот! — подхватил староста. — По тебе она и плачет. Слышал приказ: не уходить из села?

— Слышал.

На дороге появились два гитлеровских солдата. Они были еще далеко, но Лукан, сорвав с головы мокрую шапку и подставив дождю восковую лысину, уже застыл в поклоне.

Василек заблаговременно достал из-за пазухи бумажку. Солдат, удивленно подняв рыжие лохматые брови, взял ее и поднес к глазам. Мальчик торжествующе и злорадно посмотрел на старосту: ну что, мол? Тот стоял, раскрыв рот от удивления, беспокойными желтыми глазами смотрел на бумажку.

Прочитав, фашист бережно сложил бумажку вчетверо и вернул ее Васильку:

— Гут, гут! Марш, марш! — И объяснил Лукану: — Майор хочет рыбы.

Василек, поглядывая на старосту, насмешливо сказал:

— Меня сам генерал ихний посылает за рыбой, а вы, дядька, привязываетесь!

Плоское лицо Лукана расползлось в ласковой улыбке:

— Ну, иди, иди! Так, говоришь, генерал? Так бы и сказал сразу! — И когда мальчик уже двинулся, лицо Лукана сузилось, нос сморщился, глаза стали злыми: — Да смотри мне, чтобы рыба была первый сорт! А не то шкуру спущу!..

На утлой лодчонке, спрятанной в осоке, Василек уже под вечер выехал на речку. Глазом опытного рыбака он выбрал места, где лучше поставить вентери. Забыто было все остальное: в нем говорил теперь только заядлый рыбак. Он медленно вел лодку, вспенивая воду, рассекая веслом широкие зеленые листья водяных лилий.

По дороге к Соколиному бору Василек расставил все вентери, зорко оглядел речку. Потом украдкой, как бы боясь, чтобы кто-нибудь не заметил, перевел взгляд на окутанный сеткой дождя лес. Сейчас Василек не был больше рыбаком. Таинственно усмехнувшись, он сторожко огляделся и начал быстро грести…

Мишке с Тимкой было хуже. Выйти из села они могли только под прикрытием ночи, рискуя наткнуться на вражеский патруль. Самым же трудным было уйти от надзора матерей, не спускавших с мальчиков глаз.

Будь по Тимкиному, они никуда не пошли бы. В нем нельзя было узнать прежнего неугомонного говоруна: он был угрюм, все время молчал, ни одной живой мысли не приходило ему в голову. Перед ним неотступно стояло школьное крыльцо и обезображенное лицо Саввиной матери. Серые умные глаза мальчика под воспаленными веками горели, как у малярика, лицо вытянулось и потемнело.

Мишка не так близко принял все к сердцу, может быть, потому, что, стиснутый между людьми, он не видел казни: идя с матерью, он даже не взглянул на страшное крыльцо. Может быть, еще и потому, что он был натурой спокойной и рассудительной.

Он думал об одном: о приказе Василия Ивановича, их командира. Авторитет Василька еще больше вырос в его глазах — ведь Василька лично знал старший среди партизан и назначил его командиром. Теперь Мишка готов был идти за Васильком в огонь и в воду.

Побывав у Тимки, Мишка заметил, в каком угнетенном состоянии тот находится. И если раньше в подобном случае он презирал бы мальчика, то теперь он проникся к нему сожалением. Мишка понимал: Тимке надо помочь.