Юрий Коваль - Пять похищенных монахов

– Ну, будем здоровы, – сказал человек, у которого буквы «Т.Б». расположились на животе.

– Будь, – отозвался напарник. У этого буквы «Т.Б». чернели на плече.

Приятели чокнулись стаканами с лимонадом, поглядели друг другу в глаза и дружно сказали: «Будем!»

Между тем здоровья у обоих и так было хоть отбавляй. Во всяком случае главные признаки здоровья – упитанность и краснощекость – так и выпирали из простыней. Один из них похож был даже на какого-то римского императора, и буквы «Т.Б»., расположенные на кругленьком животе, намекали, что это, очевидно, Тиберий. Второй же, с явной лысиной, смахивал скорей на поэта, а буквы подсказывали, что это – Тибулл.

– Я люблю природу, – говорил Тибулл, – потому что в природе много хорошего. Вот этот веник, он ведь тоже частичка природы. Другие любят пиво или кино, а я природу люблю. Для меня этот веник лучше телевизора.

– По телевизору тоже иногда природу показывают, – задумчиво возразил Тиберий.

– А веник небось не покажут!

– Это верно, – согласился Тиберий, не желая спорить с поэтом. – Давай за природу! – И древние римляне снова чокнулись.

– Как ты думаешь, для чего люди чокаются? – спросил через некоторое время Тибулл, как всякий поэт настроенный слегка на философский лад.

– Для звону!

– Верно, но не совсем. Когда мы пьем лимонад, это – для вкуса. Нюхаем – для носа. Смотрим на его красивый цвет – для глаза. Кто обижен?

– Ухо, – догадался Тиберий.

– Вот мы и чокаемся, чтоб ухо не обижалось.

– Ха-ха! Вот здорово! Ну, объяснил! – с восторгом сказал Тиберий и, сияя, потрогал свое ухо, как бы проверяя: не обижается ли оно? Но ухо явно не обижалось. Оно покраснело, как девушка, смущенная собственным счастьем.

Тибулл тоже был доволен таким интересным объяснением, с гордостью потер свою лысину, повел глазами по раздевальному залу, выискивая, что бы еще такое объяснить. Скоро взгляд его уткнулся в плакат, висящий над нами:

КОСТЫЛИ МОЖНО ПОЛУЧИТЬ У ПРОСТРАНЩИКА.

Плакат этот действительно объяснить стоило, и Тибулл, выпятив нижнюю губу, раздумывал некоторое время над его смыслом.

– Ну, костыли, это понятно, – сказал наконец он. – Если тебе нужны костыли, можешь получить их у пространщика. Но что такое пространщик?

– Да вон старик Мочалыч, – простодушно ответил Тиберий. – Он и есть пространщик. Простынями заведует.

– Если простынями – тогда простынщик.

– Гм… верно, – согласился Тиберий. – Если простынями, тогда простынщик.

– То-то и оно. А я, ты знаешь, люблю докапываться до смысла слов. А тут копаюсь, копаюсь, а толку чуть.

– Сейчас докопаемся, – пообещал Тиберий и крикнул: – Эй, Мочалыч, ты кем тут работаешь?

– Пространщиком, – ответил Мочалыч, подскакивая на зов.

– Сам знаю, что пространщиком, – недовольно сказал Тиберий. – А чем ты заведуешь?

– Пространством, – пояснил Мочалыч, краснея.

– Каким пространством? – не понял император.

– Да вот этим, – ответил Мочалыч и обвел рукой раздевальный зал со всеми его тронами, вениками, бельем, голыми королями. В худенькой невзрачной его фигуре мелькнуло вдруг что-то величественное, потому что не у всех же людей есть пространство, которым бы они заведовали.

Я невольно повел глазами, оглядывая пространство, которым заведовал Мочалыч, и вдруг резко похолодел.

Окутанный облаком пара, красный, ошпаренный, как рак, из двери мыльного зала вышел Моня Кожаный. Хлопая себя ладонями по животу, он развалился на троне рядом с Тиберием и Тибуллом. В глаза бросалась татуировка, наколотая у Мони на ногах.

На левой ноге написано было: ОНИ.

На правой: УСТАЛИ.

Именно эта надпись напугала в первую минуту. Что-то зловещее, загадочное было в ней. Я не мог понять, кто это – они? Неужели ноги?

Небрежно, двумя пальцами Моня приподнял тетеринскую простыню, брезгливо накинул ее на плечи, как бы сожалея, что она не кожаная, и оглядел зал. Глаза его от пара грозно выкатились к переносице, и буквы «Т.Б»., оказавшиеся у него под мышкой, хотелось прочитать так: «Типичный Бандит».

Я так закутался в простыню, что уж не знаю, на что был похож со стороны. Изнутри же казалось, что похож я на мотылька или на червячка в коконе, который не собирается вылезать на белый свет. В узкую щелочку, которую я оставил для глаз, не было видно ни Тиберия, ни Тибулла, только надпись «Они устали» вползала, как змея, в поле зрения.

Судя по надписи, Кожаный сидел спокойно, ногами не дрыгал. В хлюпающем гуле, который наполнял баню, слышалось его хриплое, надсадное дыхание.

– Извиняюсь, дорогой сосед, я вам не мешаю? – сказал Тибулл.

Я испуганно выглянул из простыни, но тут же спрятался. Тибулл разговаривал с Моней.

– Я вам не мешаю, дорогой сосед?

Кожаный повел глазами, смерил поэта с головы до пят, как бы выясняя, мешает тот ему или нет.

– Пока не мешаешь, – членораздельно сказал он. – А будешь мешать – пеняй на себя.

– Нет! Нет! – воскликнул Тибулл, деликатно замахал руками. – Мешать я вам никак не собираюсь.

– И правильно делаешь, – заметил Моня.

– Но мне бы хотелось задать вам один вопрос, – продолжал неугомонный Тибулл. – Вот у вас на ногах написано: «Они устали». Интересно знать, от чего они устали?

– Слушай, Лысый, – отчетливо сказал Кожаный, – читай свои ноги!

– Но у меня на ногах ничего не написано! – наивно воскликнул древний поэт и, приподняв простыню, показал свои ноги, действительно белые, как лист бумаги.

– Ладно тебе, – вмешался Тиберий. – Наплюй ты на его ноги. Устали они, и ладно. Может, они много бегали. Почитай лучше, что у меня написано.

Тиберий скинул простыню и повернулся к поэту спиной. На левой его лопатке был нарисован бегун в трусах и в майке, а на правой синели два столба, между которыми тянулась надпись:

ФИНИШ.

Тиберий шевельнул лопатками – бегун сорвался с места, стремясь к финишу.

– У тебя это любовь к спорту, – сказал Тибулл. – А тут – разочарование в жизни. Этим ногам уже не хочется ходить по земле – они устали.

– Зато руки у меня не устали, – сказал Кожаный и, шевельнув плечами, сбросил простыню.

В узловатых, покрытых якорями и черными водорослями руках и вправду не было видно ни капли усталости. Моня поглядел поэту в глаза, расставил в стороны руки и пошевелил жутковато пальцами. Затем встал, проделал плечами какую-то угрожающую гимнастику и удалился в парилку, сказавши сквозь зубы:

– Пора погреться!

– Он мне, кажется, угрожал, – чуть заикаясь, сказал Тибулл.

– Успокойся, не обращай внимания.

– Я сейчас ему ноги переломаю! – сказал Тибулл, показывая желание встать.

– Ни в коем случае! – вскричал Тиберий. – Нас арестуют.

– Переломаю! – упорствовал Тибулл, но Тиберий схватил его за локти и не отпускал, пока поэт не успокоился. Наконец с мочалками в руках они ушли в мыльный зал.