Питер Акройд - Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

В очередной раз в парламенте встал вопрос о браке королевы, и в очередной раз она выступила с возражениями, уклонившись от прямого ответа. Выступая с речью в конце парламентской сессии, Елизавета заявила: «Будь я простой дояркой с ведром в руке, чьими личными интересами можно и пренебречь, я бы не пожертвовала своим бедным и одиноким положением ради замужества с монархом… однако ради вашего блага я готова исполнить долг свой, сколь бы трудным он ни был, если дело касается моей особы». Другими словами, она предпочитала оставаться незамужней, но соглашалась идти на компромисс в важнейших государственных делах.

Королева настолько была довольна произнесенной речью, что отправила ее экземпляр своему крестному сыну Джону Харрингтону вместе с сопроводительным письмом. «Мальчик мой, — написала она, — я велела парламентскому секретарю записать для тебя мои скромные слова, ведь пока таких за малостью лет не допускают в парламент… дабы ты, возможно, в будущем из оных какую пользу извлек для себя, когда память о твоей крестной матушке останется в прошлом». Ее понимание важнейших государственных дел весьма скоро подверглось серьезным испытаниям.

К концу 1576 года в Нидерландах разбушевалась так называемая испанская ярость, когда многие из не получающих жалованье испанских солдат взбунтовались против своего начальства; последствием стала кровавая резня гражданского населения, в одном лишь Антверпене было убито восемь тысяч человек. Город так никогда и не вернул себе прежнее влияние. Произвол, учиненный солдатами, глубоко возмутил население Нидерландов, которые включали на тот момент территории современных Голландии и Бельгии, и даже католические провинции объединились с мятежными провинциями Голландии и Зеландии в твердой решимости ограничить власть своих испанских владык. Результатом стало Гентское умиротворение, подписанное всего через четыре дня после погромов; новый правитель дон Хуан Австрийский, младший единокровный брат Филиппа II, с крайней неохотой принял эти предложения, одним из условий которых было требование вывода из страны всего испанского войска. Теперь у нидерландских провинций существовал единый фронт, ратифицированный Брюссельским союзом 1577 года.

Елизавета вновь погрузилась в пучину сомнений. Сэр Уолтер Рэли сказал как-то о ней, что она «все делает наполовину». Несмотря на это, английская история тогда вступила в период мирного времени. Он продолжался двадцать шесть лет, с 1559 по 1585 год, и, как однажды канцлер казначейства сэр Уолтер Майлдмей сказал палате общин, «у нас на родине все спокойно, и чужие треволнения до наших границ не доходят». Впрочем, предостерегая от излишней самоуверенности, он добавил: «Мы должны своевременно обезопасить себя от любой бури, которая может разразиться у нас или за рубежом». Так зачем тогда королеве рисковать поднятием «бури», вмешиваясь в дела Испанских Нидерландов непосредственно или оказывая им военное содействие?

Елизавета отправила 20 тысяч фунтов стерлингов в Нидерланды и договорилась об отправке такой же суммы позднее, при условии полной выплаты долга в течение восьми месяцев; испанцам она объяснила свои действия тем, что просто выделила средства для покрытия задолженностей по выплате зарплат испанским солдатам. К лету 1577 года армия оккупантов уже была на пути домой. Однако в начале 1578 года все резко изменилось. Армия Нидерландов потерпела сокрушительное поражение в битве при Жамблу, когда войска дона Хуана хлынули через границу обратно в страну. Соединенные провинции уповали на Елизавету в надежде на столь необходимую помощь, однако их чаяния оказались тщетными. Королева не пошевелила и пальцем.

«Если ее величество ничего не предпримет прямо сейчас, — писал ее посол через неделю после поражения, — то, по мнению мудрейших подданных, это повлечет за собой опасные перемены». Прошел еще один месяц без каких-либо намеков на действия со стороны Елизаветы. Ходили слухи, что она собирается отправить армию под началом графа Лестера для борьбы с испанцами, однако то был лишь ложный оптимизм протестантов. Посол вновь писал, что «нерешительность безжалостна и постыдна. Если она скажет нет, то ей не удастся избежать гнева папистов. Если скажет да, она сможет сохранить свои значительные преимущества в войне; но она должна безотлагательно выбрать одно из двух». Для Елизаветы — больше, чем для кого бы то ни было, — подобный совет был настолько же бесполезен, насколько неприятен. Вместо армии она отправила дополнительные 20 тысяч фунтов стерлингов с условием своевременной компенсации. Один из современников, Уильям Кэмден, писал: «И так сидела она, подобно героической правительнице и арбитру меж испанцев, французов и голландцев; а потому вполне могла произнести фразу, некогда сказанную ее отцом, cui adhaereo praeest , или „тот, на чьей я стороне, одержит победу“. И некто совершенно справедливо написал, что Франция и Испания суть весы, измеряющие равновесие сил в Европе, а Англия суть стрелка весов, удерживающая это равновесие».

Влияние Елизаветы на Францию упрочилось еще больше благодаря новому раунду матримониальных переговоров, когда в очередной раз она привлекла внимание герцога Франциска (Франсуа) Анжуйского. Он был невезучим юношей, носившим тогда титул герцога Алансонского. Слухи о его личных пристрастиях стали предметом множества шуток при английском дворе; его лицо покрывали шрамы от оспы, а на спине имелось небольшое искривление, которое опровергало его прозвище Геркулес. Он был на двадцать один год младше английской королевы, что могло сделать саму Елизавету объектом насмешек. В подобных малообещающих обстоятельствах и начались переговоры о браке. Решительности Елизавете также, возможно, прибавила новость о том, что ее фаворит, граф Лестер, повторно женился. Весной 1578 года он сочетался браком с графиней Эссекс в ходе тайной церемонии, состоявшейся в Кенилворте; говорили, что он «грезил свадьбой» и купил для жены особняк в Уонстеде в графстве Эссекс, чтобы видеться с ней вдали от любопытных глаз.

После этого Лестер прибыл в Лондон, но сказался больным, чтобы не посещать двор. Однако королеве довольно скоро доложили о его приезде. Как сообщал испанский посол, 28 апреля, прогуливаясь по королевскому саду, Елизавета обнаружила оставленное возле двери письмо. Прочитав его, она немедленно отправилась в Лестер-Хаус и пробыла там до десяти часов вечера. Возможно, что Лестер написал письмо в надежде избежать королевского гнева. Впрочем, это могла быть чья-то анонимная кляуза на его свадьбу. Независимо от причины, результат был одинаков. Поговаривали, что королева хотела отправить Лестера в лондонский Тауэр, но потом сменила гнев на милость. Так или иначе, в следующем месяце она возобновила переговоры о браке с молодым герцогом.