Питер Акройд - Тюдоры. От Генриха VIII до Елизаветы I

Кромвеля отправили в Тауэр для ожидания смертной казни через обезглавливание. При обыске его дома обнаружилось несчетное количество «крестов, потиров, митр, сосудов и другой церковной утвари из монастырских богатств». Генрих лишил министра всех титулов и заявил, что отныне его прежнего слугу следует величать не иначе как «Томас Кромвель, чесальщик шерсти», в память о его занятиях до поступления на королевскую службу. Повсюду гремел радостный перезвон колоколов, а на улицах Лондона устраивали импровизированные гулянья.

Из своего последнего жилища Кромвель написал покаянное письмо королю, в котором «самый несчастный и горемычный узник и жалкий раб вашего величества» нижайше просит «пощады, пощады, пощады». Пощада, однако, была товаром, которым король не торговал. Утром 28 июля Кромвель, взойдя на эшафот, провозгласил, что умирает во имя старой веры, — и опустил голову на плаху. Два палача походили на «варварских и кровожадных мясников» и, по воспоминаниям одного из современников, «рубили по шее и голове лорда Кромвеля почти полчаса».

Падение Кромвеля стало предвестием более жестоких гонений на тех, кого Генрих и консервативная фракция его подчиненных считали еретиками. Роберт Барнс, некогда монах-августинец из Кембриджа, был одним из реформаторов, кому Кромвель оказывал протекцию; именно его министр использовал в прошлом в качестве посла к немецким лютеранам. В феврале 1540 года в проповеди, направленной против виднейшего консерватора Стивена Гардинера, епископа Винчестерского, Барнс обвинил его в том, что тот посадил «цветы зла» в «райском саду». Окончив проповедь, он бросил на землю свою перчатку в знак вызова епископу. Барнса арестовали, но впоследствии он публично отрекся от своих слов. Три месяца спустя, весной 1540 года, он уже вновь проповедовал о вероучении, которое признали еретической доктриной монастыря Святой Марии в Спиталфилде. В этот раз его отправили в Тауэр. Возможно, что на данном этапе его использовали как одно из звеньев в деле против Кромвеля: один из ближайших сторонников королевского наместника, как бы там ни было, был отъявленным еретиком. Через два дня после казни Кромвеля Барнса сожгли на костре в Смитфилде.

Впрочем, он не был единственным, кто принял смерть. В триумфальном насаждении своего «срединного пути» король отправил на костер еще двух реформаторов, которых считали сообщниками предполагаемого заговора Кромвеля, и повесил троих священников-папистов, отрицавших супрематию (верховенство короля). Генрих заявил, что не поддерживает ни одну из политических фракций; он беспристрастно отправляет правосудие всем и каждому. Было лишь одно отличие: говорили, что сторонников папы римского отправляли на виселицу, а его противников — на костер.

С этого времени, в сущности, Генрих более не назначал одного ведущего министра. Эпоха Уолси и Кромвеля подошла к концу. Король решил, что отныне будет лично управлять делами государства. Он, возможно, и называл себя «стариком», однако не был слишком стар для контроля над работой совета или чтения депеш послов. Королевский совет заработал на более формальной основе; его членами было девятнадцать пэров или священников, проводивших ежедневные собрания. Велся журнал протоколов. Теперь тайный совет формировал политику вместе с королем; он надзирал за правоприменительной практикой и управлял государственной казной. Само собой, некоторые советники занимали более влиятельное положение, и самыми видными из них теперь оказались Стивен Гардинер, Томас Кранмер и герцог Норфолк.

Норфолк обладал и другим козырем. В конце предыдущего года он представил ко двору свою миловидную племянницу в качестве одной из фрейлин Анны Клевской. Екатерине Говард было то ли шестнадцать, то ли двадцать два — дата ее рождения точно не известна, — и целомудрием она не отличалась. Один из девизов ее семьи гласил, что брак должен обеспечить больше чем «одну кровать для четырех голых ног». Другими словами, супружество должно давать и другие преимущества. Екатерина Говард, обученная всем хитростям и уловкам обольщения, была, по всей видимости, не прочь пустить их в дело, чтобы завоевать внимание короля. 28 июля, всего лишь через девятнадцать дней после официального расторжения своего союза с Анной Клевской, Генрих женился на молодой девушке. Этот день стал для нее поистине роковым.

Вскоре она познала всю мощь необузданного нрава своего супруга. Язва на его ноге вновь воспалилась, и из нее приходилось откачивать гной, что временами причиняло нестерпимую боль. Король стал замкнутым и подавленным. Он начал раскаиваться в казни Кромвеля и сетовал, что его ввели в заблуждение некоторые из советников, которые «ложными обвинениями заставили его отправить на плаху своего самого преданного слугу». Он часто винил других в собственных просчетах. Сообщалось, что у короля «сложилось предвзятое мнение о некоторых из его виднейших подданных» и что он отстранил от обязанностей стольких придворных, что его окружение «больше напоминало узкий семейный круг, нежели королевскую свиту». Генриха охватывали приступы гнева, он отказывался даже слушать музыку. Целых десять дней король не подпускал к себе новую королеву.

Однако вскоре наступила передышка. Весной 1541 года язва затянулась, а 10 апреля французский посол доложил, что «королева, как считается, находится в положении». Впрочем, это оказалось лишь слухом. Возможно, у Екатерины Говард случился выкидыш. Казалось, старое проклятие по-прежнему висело над королем. Тот же французский посол сообщал, что Генрих недоволен супругой и «всеми силами избегает ее общества».

Несмотря на все это, 30 июня король и королева отправились с грандиозным визитом на север. Генрих никогда прежде не посещал эти области и имел представление лишь о тамошних мятежах и восстаниях. Поездка стала возможностью показать жителям севера королевскую мощь и величие во всем их великолепии. Король возглавил торжественную процессию из пяти тысяч всадников и тысячи пехотинцев. Казалось, огромный вооруженный лагерь отправился в шествие из Графтона в Нортгемптон, из Линкольна в Бостон, Донкастер, Понтефракт и Йорк. Король, облаченный в золотую парчу, благосклонно принял челобитную былых мятежников. Он был истинным мастером театрализованного могущества.

Однако за кулисами этого театра разворачивалась иная драма. Екатерина Говард, раздосадованная и неудовлетворенная браком со стареющим королем, стала нарушать супружескую верность. В самом разгаре торжественного визита на север она вступила в связь с одним дворянином, Томасом Калпепером, и с помощью своих фрейлин назначала ему тайные встречи; задние двери и черные лестницы стали верными помощниками ее пылкой страсти. Он был ее «милым дурачком».