В Ильин - Саврасов. Рождение весны. Страницы жизни художника

За спиной старика, на траве, лежала потрепанная рисовальная папка.

«Художник», — догадался Ваня.

О том, что он встретился с Алексеем Кондратьевичем Саврасовым, мальчуган узнал позже, после того как рассказал о седобородом старике отцу: кто-то уже видел художника в этих краях.

Потом мальчуган узнал и о бедственном положении некогда прославленного художника: о преследующей его нищете, о трущобах, в которых он ютится. Об этом любили потолковать досужие языки — сетовали на превратности судьбы, сокрушались о погибшем таланте.

Оснований для подобных толков как будто было более чем достаточно. Работы Саврасова перестали появляться на выставках. Имя художника уже не встречалось в газетных статьях…

А его нынешнее положение было достаточно известно — он оказался в «подвале жизни». Ему приходилось продавать свои произведения подворотным букинистам по цене ненамного больше той, что он получал когда-то на толкучке за свои детские рисунки, украшать отдельные кабинеты трактиров за скудную трапезу и рюмку горячительной, платить своей работой за ночлег. Прожил как-то несколько дней у владельца магазина эстампов «Ницца» — оставил в уплату за приют вариацию на тему знаменитых «Грачей». Несчетное число саврасовских работ рассеялось по торговым рядам и лавкам — больше художнику нечем было расплатиться.

Где уж тут, кажется, думать о серьезной работе, сохранить прежнюю требовательность к себе!

Но вот забрел однажды к Саврасову на Моховую в меблированные комнаты его давний приятель художник Неврев. Вошел — и застыл в дверях, потрясенный стоявшей на мольберте картиной. Накануне он видел только подмалевок. А сейчас вид из окна был почти закончен: старый запущенный сад, за сетью голых ветвей берез чуть тронутая румянцем зари заснеженная крыша, весеннее голубое небо.

Неврев глаз не мог оторвать от картины.

— Это же прежний Алексей Кондратьевич! Та же нежность красок и вместе с тем сила! — рассказывал он потом.

Но кто его мог услышать? Горстка людей, да и тем рассказы о значительности новых работ художника часто казались несовместимыми с холстами, которые писались за «хлеб-соль».

Между тем одно не исключало другое.

Да, Саврасов бедствовал, жил в нищете. Действительно, в эти годы появилось немало холстов, созданных с единственной целью — хоть немного заработать. Недаром их окрестили «рыночными». Но даже среди них встречаются картины, написанные с подлинным вдохновением. Талант Саврасова не угас. И в эти годы он оставался тонким и ищущим художником, все его мысли были по-прежнему отданы любимому делу. Даже оказавшись в незнакомом доме, он, застенчиво улыбаясь, просил бумагу и карандаш:

— Привык что-нибудь чертить за разговором…

В эту пору он обратился и к новой для себя области: его рисунки появились на страницах московских журналов. Та же уверенная рука, точность, изящество. И вместе с тем — глубина, настроение.

А в живописных работах порой появлялись новые, несвойственные ранее черты. На многих полотнах исчезают мягкие полутона — картины полыхают пятнами цвета. Иногда буйное цветение красок впечатляет, иногда цвета начинают «кричать», враждовать между собой…

Может быть, к этому приводили поиски новых живописных решений. Может, болезнь глаз — тонкости полутонов временами начинали ускользать. Может, стремление хотя бы на мгновенье уйти от мрачной беспросветности…

Так или иначе, смятением и тревогой веет от этих полотен.

А соседствуют с ними пейзажи, насыщенные прежним лирическим настроением. Будто художник снова обрел силы и с всегдашней доверчивой зоркостью смотрит на милые сердцу места, открывая в них неведомые раньше черты.

Пройдут годы, и исследователи будут изучать произведения этих страшных для Саврасова лет, открывать новые, неизвестные ранее полотна.

В ту пору, когда Ваня Павлов встретился с художником, да и значительно позднее, о большинстве саврасовских работ этой поры не знали. Они оказались у случайных, часто равнодушных к судьбе художника, людей, разлетелись по частным собраниям, что, впрочем, никак не влияло на положение Алексея Кондратьевича. Он попал в зависимость к торговцам, которые скупали его картины за гроши. Что поделаешь — надо было как-то жить, платить за жилье.

Художник менял одну квартиру на другую, еще более дешевую. А когда даже самая дрянная городская квартира оказывалась не по карману, селился где-нибудь за городом. Так было и в это лето.

Рано утром он вышел из дома с рисовальной папкой и побрел вдоль берега Москвы-реки, всматриваясь в отражающиеся в притихшей воде облачка, прислушиваясь к веселому щебету птиц.

У деревни Строгино Саврасов решил то ли передохнуть, то ли засмотрелся на березы, чередой спускавшиеся к реке, и прилег на траву…

Мальчуган долго не решался подойти к этому странному человеку, неожиданно оказавшемуся на берегу.

— Что вы тут делаете? — спросил он наконец.

Старик едва заметно улыбнулся — дрогнули губы, собрались морщинки у глаз.

— Наблюдаю природу, чтобы потом нарисовать все, что увижу, — ответил старик. Потом помолчал, будто решая, стоит ли продолжать, и добавил: — Вот и ты наблюдай природу. Не только смотри, сердцем чувствуй ее красоту. Потом напишешь…

Память об этой встрече Иван Павлов сохранил на всю жизнь.

«Милостивые государи! На основании устава Общества я имею случай обратиться в комитет Общества и просить выдать мне денежное пособие на лечение из фонда престарелых художников.

Я в настоящее время не вижу по часу форму предмета, в этом состоянии я не могу нарисовать или написать что-либо…

Почтительнейше прошу удостоить…»

Ветер был по-зимнему свеж, а солнце уже светило по-весеннему. На Кадашевской набережной дворники кирками скалывали лед.

— Посторонись!

Со звоном куски битого льда соскользнули с лопаты в темную воду — у берегов Яуза уже открылась. Ледяные глыбы на мгновенье погрузились в воду и тут же всплыли.

Саврасов плотнее надвинул шляпу и двинулся, обходя груды битого льда, к Лаврушинскому переулку. Дорога знакома. Бывало, катил здесь на извозчике, а теперь вот шагал, шаркая разбитыми башмаками.

Пожалуй, встреться ему какой-нибудь знакомец — не пришлось бы объяснять, куда направился, сразу бы определил: в конец переулка, к дому за солидной оградой. Теперь даже трудно представить Лаврушинский без этого дома. Да что там переулок — Москва, кажется, оскудела бы без него, потеряла одно из своих приметнейших мест.