Евгений Брандис - Впередсмотрящий [Повесть о великом мечтателе (Жюль Верн)]

Самый живой отклик обращение встретило в России, где было собрано по подписке 368 733 рубля. Всего же операция «Колумбиада» обошлась в 5 444 675 долларов. Сумма громадная, учитывая многократную девальвацию доллара за истекшие сто с лишним лет, но совсем незначительная по сравнению с реальной стоимостью осуществления программы «Аполлон»: 35 миллиардов долларов!

Во что будут на деле обходиться космические исследования, Жюль Верн, при всей его богатой фантазии, предвидеть, конечно, не мог.

«Вокруг Луны» (1870), как и первая часть дилогии, зиждется на строгих расчетах. Когда Этцель готовил отдельное издание, Жюль Верн попросил его дать роман на просмотр знающему математику. Бертран, секретарь Академии наук, размышлял над этими проблемами восемь дней и вернул рукопись с коррективами, предусматривающими возвращение снаряда, чтобы не дать затеряться ему в солнечной системе.

Замысел «Вокруг Луны» получил математическое подкрепление. Интуиция соединилась с точным расчетом. Тот же астронавт Фрэнк Борман позднее вспоминал, что, когда его жена, прочитав «С Земли на Луну», высказала опасения за судьбу мужа, он, чтобы успокоить ее, посоветовал прочесть продолжение — «Вокруг Луны».

Современная космонавтика, подтвердившая гениальную прозорливость писателя, внесла, конечно, свои дополнения, идущие значительно дальше дальновидных прогнозов писателя. Например, он не мог и мечтать о возможности изучения Луны и доставки на Землю лунного грунта автоматическими станциями, как это делают управляемые с огромного расстояния советские луноходы.

Обе части космического романа принадлежат к лучшим творениям Жюля Верна. Блестяще построенный сюжет, стиль, композиция, остроумные диалоги — все до последних мелочей выполнено на уровне зрелого мастерства автора «Необыкновенных путешествий».

Издатель высказал опасение, что роман вызовет возражения духовной цензуры.

Жюль Верн на это ответил:

— Барбикен же сказал перед полетом: «Пусть сохранит нас бог!» Разве этого недостаточно?

…Начиная с Лукиана Самосатского (II в. н. э.) рассказы о полетах в мировое пространство насчитывались в литературе десятками. Но ни разу еще фантазии о межпланетных сообщениях не подкреплялись сколько-нибудь серьезной аргументацией. И все-таки не следует думать, что научная фантастика родилась из головы Жюля Верна, как Афина из головы Зевса.

Одновременно, и даже опережая его, действовали и другие авторы. В 1857 году некий Эльм-Бернар предвосхитил тему «Пяти недель на воздушном шаре», опубликовав роман «Воздушное путешествие из Батавии в Марсель, совершенное с помощью электростатической машины».

Однако книга Эльм-Бернара забыта так же основательно, как и его имя.

Даже Александр Дюма, корифей романа «плаща и шпаги», и тот поддался соблазну фантастики (правда, ее никак не назовешь научной). На старости лет, когда слава его стала тускнеть, он вдруг сочинил «Путешествие на Луну», заставив своего хитроумного героя Моке приспособить в качестве двигательной силы… орла. Прием, прямо скажем, архаический, не раз уже фигурировавший в «лунных» романах. В отличие от шумного успеха «С Земли на Луну», книга Дюма, изданная в том же 1865 году, прошла почти незамеченной.

Читатели не обратили внимания и на одновременно появившийся фантастический роман Ашиля Эйро «Путешествие на Венеру». Ирония судьбы заключалась в том, что герои применяют в межпланетном полете реактивный двигатель, о котором никто еще не думал всерьез как о единственном эффективном способе передвижения в безвоздушной среде. Дальновидную выдумку Эйро современники не смогли оценить. Вспомнили о ней и воздали ей должное только спустя столетие, когда забытый роман был уже никому не нужен.

Наука будила фантазию, подсказывала необыкновенные сюжеты, новые темы носились в воздухе. Пальму первенства суждено было взять наиболее одаренному, плодовитому, образованному и разностороннему писателю. Этим писателем стал Жюль Верн.

режде чем приступить к очередному роману, он долго и тщательно обдумывал сюжет и композицию, подбирал необходимые материалы, изучая источники применительно к маршруту героев. Зная наперед план произведения и содержание каждой главы, особое значение придавал он развязке.

— Если читатель сможет угадать, чем все кончится, то такую книгу не стоило бы и писать, — упорно повторял романист, как только речь заходила о секретах литературного мастерства.

На втором этапе работы он набрасывал карандашом черновик, оставляя широкие поля — полстраницы — для исправлений и вставок; потом написанное карандашом не спеша обводил чернилами. И тут пригождалась чистая половина листа. Но это был еще не роман, а каркас романа. В таком виде рукопись поступала в набор. В первой корректуре Жюль Верн исправлял почти каждое предложение и нередко писал заново целые главы. Окончательный же текст отрабатывался после пятой, шестой, а то и девятой корректуры. Зная привычки писателя, Этцель его в этом не ограничивал.

Наибольшие трудности, иногда даже мучения, вызывала работа над стилем. В письмах к издателю он постоянно жалуется, что нехватка времени мешает ому стать настоящим стилистом, выработать безукоризненный стиль, к которому он так стремился. Однако по своему темпераменту Жюль Верн просто не мог разрешить себе подолгу задерживаться на одной фразе, подыскивать единственный незаменимый эпитет или какую-нибудь необычную метафору. Воображение гнало его вперед, стремительно развивающееся действие не позволяло топтаться на месте. Нужно было сказать так много, что поневоле приходилось быть экономным в выборе изобразительных средств. Отсюда — энергичный язык, умение в немногих словах передать самую суть. Но француз остается французом. Жюль Верн всегда сохраняет чувство юмора, и даже строгие деловые описания оживляются искрящимся остроумием. Все это вместе взятое и есть стиль Жюля Верна.

Идеальный распорядок дня немало способствовал его творческой продуктивности. С пяти утра до полудня он писал и правил корректуры, после обеда выходил на прогулку, а оставшееся время до девяти вечера занимался чтением или подготовкой материалов для следующей книги.

Все, что прежде ему доставляло столько радостей — встречи с друзьями, театры, концерты, — стало почти недоступной роскошью. Каждый день своей жизни, за исключением «отпускных» недель, он неукоснительно подчинял рабочему ритму. И даже когда Онорина принимала гостей, хозяин дома ровно в девять откланивался. Чтобы не терять лишнего часа, живое общение с людьми он, по возможности, заменял перепиской. Подвижнический труд стал для него главным смыслом существования, чуть ли не единственной жизненной функцией. «Одна, но пламенная страсть», которой он отдавал себя без остатка, владела им до конца дней.