Александр Ивич - Мир вокруг нас

Позади осталось последнее селение, станция железной дороги, линия телеграфных проводов. Впереди — пески…

Мы въезжаем в пустыню Туркмении — Кара-Кумы, великую среднеазиатскую пустыню.

Не встретим мы на своем пути ни поселков, ни веселой, шумной реки, ни даже маленького говорливого ручейка.

Пески раскинулись на сотни километров.

В первый раз я буду в настоящей пустыне. Какая она?

Правда ли, что это безжизненное пространство, на просторах которого отваживается разгуливать только ветер?

Правда ли, что она вздымает гигантские песчаные смерчи, летящие со страшной быстротой и уничтожающие все на своем пути, что «черные», или «злые», пески, как переводят на русский язык название «Кара-Кумы», кишат змеями, фалангами, скорпионами, что от нестерпимого зноя в колодцах иссякает вода, а у путников трескаются губы и болят глаза?

Еще зимой в пустыню выехала большая научно-исследовательская экспедиция. Как географ в ней буду работать и я.

Скорей же, скорее бегите, наши машины, вперед!

Все ближе и ближе к нам желтовато-серое море песков. Еще немного — и пески уже мягко шуршат под колесами…

Оказывается, поверхность пустыни неровная. Нам приходится все время то взбираться на высокие бугры, то спускаться в глубокие котловины.

Впереди вьется чуть заметный след автомобиля, прошедшего здесь несколько дней назад. Этот тоненький следок и есть дорога. Нужно во все глаза следить за ним, иначе мы собьемся с пути и придется потратить много времени и сил, чтобы выбраться на правильную дорогу.

Я смотрю по сторонам и не могу оторвать глаз от пустыни. Что за чудо? Она же зеленая, совсем зеленая! Какая яркая трава, какие пестрые цветы!.. Больше всего здесь песчаной осоки. Ее узенькие листики качаются на ветру и чертят концами на песке запутанные узоры. Осока цветет желто-коричневыми невзрачными цветочками, на которых выделяются крупные, повисшие книзу тычинки.

Песчаная осока.

Каждый кустик осоки растет отдельно, между ними лежит песок; но когда смотришь вдаль, кажется, что вся пустыня зеленая. Мелькают ярко-красные головки мелких маков, бледно-сиреневых ирисов, бело-розовых тюльпанов. Изредка встречаются плотно прижатые к песку темно-зеленые сочные листья, напоминающие лопухи. Это дикий ревень. Его листья достигают иногда полуметра, стебли мясистые и красные.

Тюльпан.

Какое голубое небо весной над пустыней! И сколько невидимых жаворонков поет в нем свои веселые песни!

А вон один спустился и сидит у дороги. Какой у него славный хохолок на головке! Недаром его зовут «хохлатым жаворонком».

Он без боязни смотрит на людей, следя за машиной своими блестящими, черными глазками и наклоняя головку то на один, то на другой бок.

Хохлатый жаворонок.

Часто тишину нарушает резкий, пронзительный свист. Так умеют свистеть мальчики — для этого они всовывают в рот два пальца. Но мальчиков в песках нет. Кто же свистит?

Внимательно оглядываясь по сторонам, я вижу маленьких песочно-желтых сусликов, то и дело поднимающихся на задние лапки и становящихся «столбиком». Вот кто, оказывается, посвистывает в пустыне! Суслики очень любопытны и ни за что не пропустят случая посмотреть на такое интересное зрелище, как проезжающая мимо машина. Очень интересно и в то же время очень страшно: тарахтит, гремит и противно пахнет громадное чудовище на колесах. И суслик, постояв немножко «столбиком», пускается наутек, задрав кверху коротенький хвостик и презабавно подпрыгивая.

Суслик.

Чем глубже мы въезжали в пустыню, тем разнообразнее становилась растительность. Появились кустарники, саксаул — почти единственное дерево пустыни. На саксауле еще не было зелени, серые тонкие веточки клонились к земле.

Название «Кара-Кумы» никак не подходило к окружающим нас зеленым просторам, и я предложила переименовать их в Кок-Кумы, что значит «зеленые пески».

— Подождите, подождите! — говорят мне, смеясь, мои спутники. — Поживете — увидите, что останется от этой зелени через две — три недели. Теперь март, а дождей не увидите до поздней осени. Даже облака на небе становятся редкостью, а скоро и совсем исчезнут. Вы знаете, какой здесь иногда летом «дождь» бывает? Появится тучка, порядочная, серая, — кажется, что из нее вот-вот дождик брызнет. И он действительно идет, только до земли не доходит! Воздух такой сухой, что капли испаряются в нем, и редко-редко какой-нибудь из них удается упасть на песок…

Все это так, и мне хорошо известно, что пустыня получает в три раза меньше влаги, чем, например, средняя полоса Европейской части СССР, и что испариться в пустыне могло бы в десять раз больше влаги, чем выпадает, но все-таки не верится, что пески могут так измениться. Не верится, что вскоре исчезнут свежая зелень, прозрачный воздух, ласковое солнце и прохладный ветерок, что над пустыней встанет пыльная, серая мгла, сквозь которую нестерпимо будет жечь стоящее над головой солнце, что ветер станет напоминать дыхание раскаленной печи, а вместо зеленой травки тысячами колючек ощетинятся пески.

Но что это? Кажется, мы уже въезжаем из весны в лето. Более редкой стала трава, исчезли деревца саксаула, кустарники и наконец песчаная осока. Мы выехали на совершенно обнаженные, серовато-желтые бугристые пески. Проехав по таким пескам около километра, мы попали в большую плоскодонную котловину, в центре которой оказался колодец.

Около него толпилось несколько сот черных, блестящих овец. Их пригнали сюда на водопой из песков, где они пасутся. Пастухи разделяли овец на группы по двадцать — тридцать штук и поочередно подгоняли к желобу. Напившись, овцы отходили в сторону и освобождали место для других, терпеливо дожидавшихся своей очереди.

Колодец, к которому мы подъехали, совсем не походил ни на обычный колодец с воротком, ни на длинноногий украинский журавль. Он был совсем круглый, со стенками, выложенными кирпичом. Вода в колодце была на глубине более двадцати метров.

Колодец почти не поднимался над поверхностью земли. Над ним возвышались два наклонных деревянных бруса, концами укрепленных в песке. Между брусьями находился блок.