Николай Сладков - Земля солнечного огня

Зато по ночам авдотка на ногах и на крыльях. Тут и там слышится ее голос — громкий, таинственный: «При-дии! При-диии…» Давно бы и за голос авдотке прозвище дали, да только мало кто знает, что это авдотка ночью кричит.

Скалы и камни, как лепестками, усыпаны розовыми птицами. Тысячи розовых скворцов — целое поселение. Гвалт, щебет, песни и вскрики. Взлеты, посадка, гоньба, лопот крыльев — настоящий птичий базар! И на него, как на настоящий базар, со всех сторон собираются «покупатели». Соколы молча кидаются сверху и уносят в когтях свою «покупку». Медлительные коршуны летят как-то боком и хватают всех, кто плохо лежит: больных, слабых, подбитых. Ворон сует носище во все щели — «покупает» скворчиные яйца дюжинами. Хорь-перевязка бегает на птичий базар, как в свой личный курятник. Лисица по соседству вырыла нору-дом: чтоб за провизией было не далеко ходить…

Шумит, галдит, толчется базар. «Покупатели» наседают со всех сторон, а «продавцы» прячутся кто куда!

Даже бабочки, эти живые солнечные зайчики, испугались солнца. И стали прятаться от жары… в землю! Покружив у входа, они залетают в старые норки и садятся в глубине на прохладные стенки. Много брошеных норок в пустыне, прохладных уголков на всех бабочек хватит.

Молча вглядываемся в горизонт. Солнце печет, как сквозь увеличительное стекло. Пот разъедает глаза, как мыло! И мелкие мушки пустыни, колючие и сухие, словно песок, вечно изнывающие от жажды, липнут на лицо и жадно пьют пот и слезы. И мы щурим и щурим глаза: слишком много яркого неба вокруг!

На самом краешке горизонта две плоских лиловых горы — как две спящие черепахи. Между лиловых черепах что-то желтеет. Это таинственный поющий бархан, похожий издали на египетскую пирамиду. Целая гора золотого рассыпчатого песка!

Два ветра, сшибаясь у спящих гор, навеяли живую сыпучую гору. И острая вершина ее, как вулкан, курится в синее небо.

Поднимаемся на бархан по острому песчаному гребню. Поднимаемся медленно, шаг за шагом. И кажется, что идем мы по узкому коньку крутой крыши.

Песок тяжел и сыпуч. Он странно похрустывает и скрипит под ногами, словно идем мы не по песку, а по морозному скрипящему снегу. Ветер подхватывает плывущий песок и целыми пригоршнями швыряет в глаза.

Больше всего сейчас хочется пить. В радужных пятнах перед глазами видятся стеклянные фляги с кристальной водой. Грани их посизели от холода, они выскальзывают из задубевших ладоней. Горячие губы стынут на горлышке, ледяная вода булькает в пересохшем горле. Но только обжигающий ветер засвистывает в ушах да на зубах поскрипывают песчинки. И рыжие космы песчаной поземки струятся по крутым склонам, трут их и гладят, метут к вершине тучи песка, и вершина шевелится и дымится.

И вдруг гора охнула и задрожала! В самой ее утробе зародился тяжелый гул: он приближается и нарастает, он рвется наружу! Вот вырвался и навис над пустыней: глухой, тревожный и непонятный.

Мы прыгаем с гребня на склон и катимся вниз. Под ногами взбухают желтые волны песка. Справа и слева, обгоняя нас, несутся песчаные лавины. Гора гудит и трясется. Всем телом ощущаем яростную и безудержную дрожь: гору бьет лихорадка. Поет поющий бархан!

Мы сползаем вниз обалдевшие и оглушенные.

И вдруг тишина. Гора умолкла так же внезапно, как и запела. Поднимаемся, осматриваемся — как будто и не было этого чуда! Вытряхиваем песок из волос и ушей. Пригоршнями выгребаем из карманов и «выливаем» из ботинок и сумок. Песок, песок — он так и струится сквозь пальцы. Мы перепуганы, но довольны: мы слышали голоса духов горы…

Совсем недавно еще непонятное гудение песчаной горы вызывало суеверный страх. Сейчас, конечно, все понимают, что это не угрожающий «голос пустыни» и не вой «духов гор». Но загадка поющих песков не разгадана до конца. Много высказано разных догадок и предположений, но твердой разгадки нет.

Гора опять спокойна и величава. Все так же желтые космы поземки змеятся по склонам, укладываясь в косую песчаную рябь. Все так же дымится песком вершина.

Мы снова идем по пустыне, топча ногами черную тень. В знойном мареве извиваются стволики саксаула. Далекие впадины под горами наливаются синевой, как водой. А лиловые вершины далеких гор-черепах то вдруг сплющиваются в лепешку, то вытягиваются столбом, а то и совсем отрываются от хребтов и повисают в воздухе, как облака…

Все ослепительно и неверно. Солнце колет глаза, и снова мухи-слезопойки лезут в лицо.

Поющая гора все меньше и меньше, и вот уже опять желтеет, как далекая египетская пирамида. А юркие струйки песка вползают в следы позади, все заравнивают и засыпают.

28 мая.Вечером у родничка тягуче трещит козодой и нежно свистят жабы. А в скалах тоненько потявкивают сычи.

29 мая.Большой желтый махаон порхал у бледно-зеленого саксаула, увешанного ярко-красными жуками. В кусте гнездо пустынного сорокопута. Птенцам в гнезде уже тесно, они ворочаются, и гнездо прямо по швам расползается.

30 мая.Лазоревый родник с черно-зеленой каемочкой. Зеленая каемочка — водоросли, черная — головастики. На родник прилетели желтые рябки, прильнули к воде: получилась еще каемочка — желтая.

2 июня.С треском лопнула туча — словно мешок с горохом! На землю обрушился град! Град побил траву, поломал тростники, оббил листья у зеленой туранги. После града у родничка нашли мы убитых жаб, прилетевших на водопой рябков и кеклика, бабочек и стрекоз. А в степи попалась убитая стрелка-змея, агама, жаворонок и каменка.

14 июня.Заяц-песчаник спрятался от солнца под кустик джузгуна. Тень от куста движется по песку — и заяц за ней ползет. Целую канавку под кустом в песке протер.

На родник нахлынули розовые скворцы: верещание, суета, брызги! Стал родник голубым блюдечком с розовой каемочкой.

15 июня.Пожухли и высохли столбики заразихи. На эремурусах набухли белые шары с семенами. А песчаные грибы высохли на корню. Готовые сушеные собирать можно!

Такая жара, что пустынный воробей бросил яйца в гнезде насиживать. Чего их напрасно греть, когда и без того жарко! Сколько не сиди на них, все равно больше сорока градусов не нагреешь: а сейчас и в тени сорок пять! Яйца сами насиживаются.