Сергей Аржанов - Занимательная география

Одно из наиболее широко известных мест Швейцарии — вершина Юнгфрау с высотой в 4158 метров над уровнем моря.

Это было более 20 лет тому назад, но я сейчас так отчетливо помню свою первую поездку в Туркестан, как будто бы это было только вчера. Так сильны были контрасты природы, жизни, труда, людей, растений, животных и даже рек…

Я ехал из Финляндии в Ташкент, а потом в Мерв. Это больше, чем «от финских хладных скал до пламенной Колхиды»: Мерв лежит южнее Закавказья и несравненно жарче.

В Самаре предстояло пересесть на поезд, идущий в Ташкент, и поданный к перрону состав поезда уже говорил:

— Готовься к жаре!

В то время существовали вагоны трех классов; вагоны первого класса красились в синий цвет, второго — в желтый и третьего — в зеленый. Ташкентский поезд был окрашен в эти цвета только на половину; верхние половины вагонов были окрашены в белый цвет. В тот цвет, который отражает солнечные лучи. Вагоны ясно говорили: готовься к жаре!

От Самары до Ташкента предстояло ехать трое суток. Но их можно считать за шесть или даже за десять: так однообразна дорога. Можно было все время стоять у окна, — я так и делал, — но все же сохранить в памяти немного впечатлений.

Первое из них — Оренбург. Но впечатление ли это?

Глаз, утомленный все одной и той же равниной, равниной прямо перед глазами, равниной направо и равниной налево, четко ловит всякое строение, всякое пятно, нарушающее это однообразие. И он издали поэтому замечает на горизонте большое круглое серое облако. Оно все растет и растет, вы, наконец, отчетливо замечаете, как оно клубится; это Оренбург, вернее, пыль, окутывающая Оренбург. Но насколько облако пыли было заметно издали, настолько же незаметно вы въезжаете в него и настолько же мало замечаете пыль все время, пока поезд стоит у станции. Пыли так много в вагоне, что Оренбург входит, так сказать, в «порядок дня», и приходится сделать некоторое усилие, чтобы отчетливо представить себе: вот ты теперь как раз в центре облака, которое ты видел из окна вагона.

А сейчас за Оренбургом железнодорожный путь идет вдоль бесконечно длинных, невысоких каменных стен; из окна вагона видно, что эти стены огораживают какие-то колоссальные прямоугольники. Это — Меновой Двор. Он пуст сейчас, когда я проезжаю его, но глаз легко наполняет это место встречи Европы и Азии и разноплеменной толпой и разнородными товарами. Я мысленно вижу стада баранов, лошадей и рогатого скота; кипы кож; склады бараньих овчин, мерлушек и каракуля; козий пух; хлопок; кошмы и кучи грив и хвостов…

Дальше Илецк. Но не видно из вагона знаменитых илецких соляных копей; склады соли на станции дают только весьма слабое представление о мощи этих копей, и трудно поверить, что эти копи дают ежегодно от 3 до 4 миллионов пудов соли.

И снова бесконечная пустыня на сотни верст, вплоть до станции Мугоджарской. Здесь для меня, жителя равнины, все ново. Мугоджары не высоки; средняя их высота от 250 до 290 м, и высшая точка гор — вершина Айрюк — всего 567 м. Но это — настоящие горы; это уже не холмы. Они почти сплошь скалисты, и формы их причудливы и разнообразны.

К концу поезда подают паровоз — «толкач»; при перевале через Мугоджары он будет нас подталкивать, — иначе не подняться. Путь идет зигзагами и на протяжении приблизительно 27 км проходит среди взорванных скал, снесенных для железнодорожного полотна.

Глаз не успевает следить за поразительным разнообразием красок и форм. Коричневые, фиолетовые, красные, зеленоватые, белые и полосатые граниты, порфиры, туфы, яшмы, известняки, включая мел, проносятся перед глазами в меняющихся сочетаниях. Тут выступают трехгранные, здесь многогранные углы; там пирамиды с разорванными сторонами, тут призмы всевозможных величин. А над ними слой почвы, на почве — кустарники, травы, и среди них взлетают птицы.

Поезд слетает с Мугоджар, как салазки с горы; еще немного километров пути, — горные волны Мугоджар успокаиваются, и снова равнина…

Со станции Чалкар поезд входит в настоящую пустыню. Это — Большие Барсуки, а за ними далее к югу — Малые Барсуки — две песчаные пустыни. Песок собран в гряды и бугры, порос типичной песчаной растительностью и неглубоко под своей поверхностью хранит… воду. Вот отчего эта песчаная местность сравнительно оживлена: часто видишь киргизские зимовки [10] Раньше киргизами называли не только киргизов, но и казахов. Здесь речь идет, конечно, о казахах. .

Аральское море видно издалека; может быть, даже за несколько станций до него. Странно: на горизонте оно кажется какой-то синей опухолью; так отчетливо видишь это вздутие, так ясно различаешь его чистый синий цвет. Но поезд подходит только к самой оконечности залива Сары-Чеганак в северной части Аральского моря; только полоски воды видны из окна вагона, но слышна и вдыхается с удовольствием соленая влажность.

Короткий отдых Аральского моря, и снова одно и то же, одно и то же — без конца!.. Мелькнет справа по движению поезда блестящая полоска Сырдарьи; слева то ясно, то туманно покажутся горы, — и только.

Начинаешь уставать. Ташкент уже близок, и с нетерпением и жадностью начинаешь ждать перемен. Горы все яснее и яснее. Уже можно разобрать, что это могучие горы. Они страшно далеки, трудно различить их очертания, они на вершинах сходят на нет и сливаются с сизым горизонтом. Но нельзя ничего поделать с чувством их мощи. Как-то крепко стоят они там, на горизонте; самая сизая пленка воздуха, закрывающая их, кажется не чем иным, как дыханием мощной груди.

А поезд уже давно бежит на подъем, и когда проходит станцию Чапак, он находится на самой высокой точке всего пути от Оренбурга до Ташкента. Но кто скажет, что поезд находится сейчас на высоте 570 м над уровнем моря, т. е. на 3 м выше, чем вершина Мугоджар, Айрюк? Так резко ощущались Мугоджары, так незаметен подъем сейчас. Вот что значит постепенность подъема!

Влево раскрывается прекрасная картина гор Таласского Алатау. Видна хорошо и гора Казы-Курт. Она не высока (1500 м), но с ней связано множество преданий, и десятки песней поют о ней киргизы, десятки рассказов и сказок рассказывают они, десятки легенд и преданий.