Сергей Аржанов - Занимательная география

Но что ж это? До Ташкента всего остались две станции — Дарбаза и Келес, а никаких признаков конца пустыни не видно.

И вдруг как-то совсем неожиданно поезд влетает в оазис. Только что были камни, песок и глины. Но поезд делает какой-то поворот, пролетает через какой-то маленький мост, — и справа и слева вдруг вырастают деревья, крыша вагона задевает за ветки, оросительные канавки бегут везде и всюду: вдоль пути, поперек пути, наискось.

Сразу невольно вздыхаешь полной грудью и только тут замечаешь, до какой степени нос, горло, грудь переполнены пылью за трое суток езды по пустыне. Это чувствует весь вагон. Весь вагон чихает, кашляет, сморкается и снова чихает, и снова кашляет. Можно подумать, что вагон в повальной простуде!

Уже вечер. Извозчик везет на квартиру. Я не знаю Ташкента. Но я заключаю, что вокзал, должно быть, построен далеко за городом: мы едем уже долго, но по бокам экипажа я вижу только одно: деревья, деревья и деревья, а сквозь густую листву их повсюду просвечивают огоньки.

— Вероятно, дачное место, — заключаю я.

Извозчик останавливается около одной из таких «дач»; я по-прежнему вижу только деревья, а за ними огоньки и слышу:

— Приехали!

Но я знаю, что мои родные живут не на даче. Я спрашиваю извозчика:

— Это… ская улица, № 18?

Он не успевает ответить: из дома выходят меня встречать и смеются:

— Да, да! Она самая! Добро пожаловать!

Да, в Ташкенте было жарко…

Но только потом, когда я пожил в Мерве, я понял и осознал полностью, что все на свете относительно!

Ташкент был жарок после России, но после Мерва…

Мы, жена моя и я, приехали однажды в Ташкент из Мерва; в Ташкент же приехал в это время брат моей жены из Симбирска — теперь Ульяновска. Он не знал, что еще можно снять из одежды, чтобы немного облегчить себя; мы — мы, конечно, теплых одежд не надевали, но я носил поверх рубахи легкий пиджак, жена накидывала на плечи платок.

— Ф-фу! Терпенья нет от жары! — вздыхал брат жены.

— Принеси, пожалуйста, мой шарф, — просила в то же самое время жена. — Положительно свежо! — добавляла она.

Но это было после Мерва. А сейчас о Ташкенте.

Да, жарко! Это была особенная жара, отличная от той, которую приходилось, конечно, летом испытывать во всех крупных городах. Это была жгучая жара. Жгучее ощущение было на всей открытой поверхности кожи; жгучий воздух шел по дыхательному горлу в легкие и жег еще и там; жгучий, но никогда не душный. Причина в том, что воздух Туркестана (равнинного Туркестана) почти абсолютно сух. Вот почему он жжет, но не душит. И в этом — огромное облегчение для жизни. Будь воздух влажным, трудно было бы представить себе возможность жизни при тех температурах, которыми отличается туркестанское лето.

Но, несмотря на жгучую жару днем, к Ташкенту быстро привыкаешь. Правда, днем не пойдешь по улицам быстрой походкой делового человека: забьется сердце; правда, кожа всего тела с утра и до вечера покрыта испариной; правда, тени ищешь жадно и настойчиво. И опыт скоро вырабатывает правило: если на той стороне улицы полквартала в тени, не пренебрегай ею; перейди на ту сторону и хоть полквартала пройди в тени.

Но в Ташкенте есть огромное облегчение: во-первых, ташкентские ночи и, во-вторых, ташкентское купанье.

Резкая континентальность климата Ташкента! Вот где я узнал эту континентальность не из сравнения только температур дня и ночи, лета и зимы по цифрам справочных таблиц, а во всем своем существе. И какая же разница в этих двух способах познания!

В Ташкенте я впервые узнал всю разницу между освещенной солнцем стороной улицы и стороной теневой, особенно осенью и весной. Это тогда два совершенно различных времени года: зима в тени и полная весна на солнце; вы застегнете пальто на все пуговицы и временами будете отогревать уши в тени; на солнце пальто будет распахнуто и шапка сдвинута на затылок. А кто, проходя по ташкентским улицам летним днем, сказал бы, что вечером того же дня, отправляясь на прогулку, хотя бы в городской сад, возьмет с собой пальто и, сидя на скамейке сада, наденет его?

В этом-то и благодать Ташкента: прохладные ночи и прохладные вечера. Не думайте, конечно, что температура вечерами и ночами низка; она только относительно низка, но для организма это совершенно безразлично: по сравнению с жгучей жарой он и теплый вечер воспринимает как холодный.

Это сказывается и при купаньи. Аккуратненькие, построенные из сырцевого кирпича домики Ташкента в большинстве случаев каждый имели или сад, или более или менее обширный двор, а в саду или дворе — купальню. Это — яма в рост человека или глубже, с диаметром 2,5–4,5 м выложенная кирпичом. Где-нибудь в стене близко к верхнему краю сделано отверстие для спуска воды. Напускается вода прямо из арыка. Это делалось донельзя просто. Каждая улица Ташкента, как и других городов Средней Азии, орошается арыками (канавками) воды, проведенными по обе стороны улицы; они текут вдоль тротуаров. И вот, когда вам надо напустить воду в купальню, вы удаляете кирпич, перегораживающий тот арык, который ведет в купальню и который сообщается с арыком улицы; вода из последнего тогда бежит в купальню.

Ташкент орошается водами р. Чирчика. Чирчик берет свое начало далеко от Ташкента, берет начало из ледников на горах и, как горная река, течет столь быстро, что приходит в Ташкент с температурой 12–15°. Когда в воздухе температура близка к 40 или даже выше, вода в 15° кажется очень холодной, а вода в 12° кажется ледяной.

Купаясь, мы редко мерили температуру, но каждый раз, когда бросались в свеженапущенную воду, у нас захватывало дыхание, мы никак не могли долго оставаться в воде, и полученного от краткого купания охлаждения было всегда достаточно для того, чтобы можно было после купанья (мы купались перед обедом) весь обед просидеть сухим. Просидеть без пота! Это не так легко, как кажется; это прекрасно показывает, насколько холодна вода в купальнях.

Конечно, кроме купанья и прохладных ночей, в громадной степени смягчали ташкентскую жару аккуратный и многократный за день полив всех улиц города и прекрасная обсадка улиц деревьями, которая тогда существовала. Ведь были улицы, которые обсажены деревьями в три ряда. И какими деревьями, с какой могучей кроной и с какой исключительно могучей листвой!

Трудно представить себе густоту листвы туркестанского карагача. Только сильный и притом продолжительный дождь пробьет эту густую листву, сквозь которую в солнечный день пробиваются только немногие, слабые блики солнца.

А какая ширина кроны! Когда я в последний раз был в Ташкенте (это было в 1920 году), я непременно хотел увезти с собой точные данные о ширине кроны карагача. Я остановился на одном, росшем на улице, отнюдь не самом большом из карагачей и измерил шагами расстояние от ствола дерева до крайних оконечностей его ветвей; я насчитал 12 шагов.