Сельма Лагерлёф - Удивительное путешествие Нильса Хольгерссона с дикими гусями по Швеции

— Ладно, расскажу тебе, Йон, все, что знаю про эту девочку, — молвил Ула. И он рассказал рыболову, как в нынешнем году, в середине лета прибрели пешком в Мальмбергет двое незнакомых детей, мальчик с девочкой. Искали они там своего отца, а так как отец куда-то ушел, они и остались его дожидаться. Но пока они ждали, мальчика убило камнем при взрыве. А девочка пожелала устроить ему богатые похороны. И Ула очень красочно описал, как маленькая неимущая девочка склонила всех людей помочь ей. И как у нее хватило духу пойти говорить с самим управляющим!

— И эту девочку ты хочешь взять к себе в чум, Ула? — спросил рыболов.

— Да, — ответил лапландец. — Когда мы услыхали эту историю, мы не смогли удержаться от слез. И сказали друг другу: такая хорошая сестра станет и хорошей дочерью. И мы возьмем ее в приемыши.

Некоторое время рыболов сидел молча. А потом спросил:

— Она, верно, из твоего племени, эта девочка?

Видно было, что он решил поддержать беседу, только чтобы доставить радость своему другу-лапландцу.

— Нет, она не из саамов.

— Может, она дочь новосела и привыкла к жизни на севере?

— Нет, она из дальних краев. Она родом с юга, — равнодушно ответил Ула, сделав вид, будто это не так уж и важно.

Но рыболов заметно оживился.

— Тогда не думаю, что ты можешь взять ее в приемыши, — сказал он. — Раз она выросла не здесь, навряд ли ей придется по душе жить зимой в чуме.

— В чуме она найдет добрых родителей, хороших братьев и сестер, — упрямо возразил Ула Серка. — Быть одной еще хуже, чем мерзнуть.

Тут рыболов все более и более красноречиво стал отговаривать своего друга брать в чум девочку. Похоже, он не мог примириться с мыслью о том, что дочь родителей-шведов станет приемышем лапландской семьи.

— Ты ведь говорил, будто в Мальмбергете у нее отец?

— Он умер, — резко ответил лапландец.

— Ты это точно знаешь, Ула?

— Тут и толковать нечего, — презрительно произнес лапландец. — Это и так ясно! Разве пришлось бы девочке и ее брату бродяжничать по всей стране одним, если б отец их был жив? Разве нужно было бы двоим детям самим заботиться о себе, если б у них был отец? Разве маленькой девочке пришлось бы самой говорить с управляющим, если б отец ее был жив? Не помри ее отец, осталась бы она хоть на минутку одна? Особенно теперь, когда по всей Стране Саамов только и идет молва о том, какая она замечательная девочка? Сама-то она верит, что отец ее жив, но я-то думаю, что его уж точно нет в живых.

Человек с усталыми глазами повернулся к Уле и спросил:

— Как зовут эту девочку, Ула?

Сын гор задумался.

— Мне не вспомнить. Спрошу ее.

— Спросишь ее? Она что, уже здесь?

— Она наверху, в моем чуме!

— Как так? Ты, Ула, взял ее к себе, не зная, есть ли на то воля ее отца?

— А мне нет дела до ее отца. Если даже он не умер, он, должно быть, из тех, кто и знать не желает свое дитя! Он, верно, обрадуется, когда кто-нибудь другой позаботится о его дочери.

Рыболов, отбросив в сторону удочку, поспешно поднялся. Он словно пробудился к новой жизни.

— А может, отец ее не такой, как все люди, — продолжал сын гор. — Может, его преследуют мрачные думы и он не может работать? Какой это для нее отец?!

Рыболов уже шел вдоль берега.

— Ты куда? — обратился к нему лапландец.

— Пойду взгляну на твою приемную дочку, Ула.

— Вот и ладно, — обрадовался лапландец. — Пойди взгляни! Увидишь, какая у меня будет славная дочка!

Швед так быстро шел вперед, что Ула едва поспевал за ним. Немного погодя лапландец сказал своему спутнику:

— Вспомнил! Девочку, что я хочу взять в приемыши, зовут Оса Йонсдоттер.

Рыболов не проронил в ответ ни слова, он лишь ускорил шаг. Старый же Ула Серка так обрадовался, что ему захотелось громко смеяться. Когда они подошли ближе к стойбищу, к тому месту, откуда виднелись лапландские чумы, Ула произнес еще несколько слов:

— Она-то явилась к племени саамов, чтобы отыскать своего отца, а вовсе не для того, чтобы пойти ко мне в приемыши. Но если она не отыщет его, я охотно возьму ее к себе в дочки.

Рыболов еще быстрее зашагал вперед.

«Так я и знал, он испугался, когда я пригрозил взять его дочь к саамам», — сказал Ула самому себе.

Когда рудокоп из Кируны, который привез Осу-пастушку в стойбище, возвращался обратно, с ним в лодке сидело уже двое. Они сидели рядом, тесно прижавшись друг к другу и доверчиво держась за руки, словно боялись снова разлучиться. То были Йон Ассарссон и его дочка. Оба неузнаваемо изменились за эти несколько часов. Йон Ассарссон выглядел не таким сгорбленным и усталым, как раньше, а взгляд его стал ясным и добрым, словно он наконец получил ответ на то, что его так долго терзало. А взгляд Осы-пастушки не был таким по-взрослому умудренным, как прежде. Она нашла наконец человека, на которого могла опереться, кому могла довериться. Казалось, будто она снова становится ребенком.

Сидя верхом на спине белого гусака, мальчик мчался вперед высоко-высоко, под самыми облаками. Косяк диких гусей — а было их тридцать один — ровным строем быстро летел на юг. Ветер с шумом трепал гусиные перья, а крылья птиц с таким свистом рассекали воздух, что едва можно было расслышать собственный голос. Акка с Кебнекайсе летела во главе стаи, за ней следовали Юкси и Какси, Кольме и Нелье, Вииси и Кууси, Мортен-гусак и Дунфин-Пушинка. Шестеро молодых гусей, бывших в стае прошлой осенью, теперь покинули ее, чтобы самим заботиться о себе. Вместо них старые гуси вели за собой более двадцати гусят, которые вылупились и выросли этим летом в горной долине. Одиннадцать летели справа, одиннадцать — слева; гусята, как и взрослые гуси, изо всех сил старались лететь, соблюдая равные промежутки между собой.

Бедным малюткам еще никогда не приходилось совершать длительные перелеты и вначале им было трудно поспевать за стаей, летевшей очень быстро.

— Акка с Кебнекайсе! Акка с Кебнекайсе! — жалобно кричали птенцы.

— Что там еще?! — спросила гусыня-предводительница.

— Наши крылышки устали! Наши крылышки устали! — загоготали гусята.

— Чем дольше будете лететь, тем лучше пойдет дело, — ответила гусыня-предводительница, ничуть не замедляя полета. И в самом деле, она была права. Пролетев несколько часов, гусята больше не жаловались на усталость. Но в горной долине они привыкли по целым дням щипать травку и вскоре страшно проголодались.

— Акка, Акка, Акка с Кебнекайсе! — еще более жалобно завопили гусята.

— Что там еще? — спросила гусыня-предводительница.

— Мы ужасно хотим есть! Мы не можем больше лететь!

— Дикие гуси должны приучать себя кормиться воздухом, а пить — ветер, — ответила гусыня-предводительница; она и не подумала остановиться и неслась вперед, не замедляя полета.