Александр Дитрих - Как игрушки пошли учиться

— Значит, Владик будет один? Вот я и подежурю. А чай... Вы не беспокойтесь: двое мужчин — вполне достаточная сила, чтобы справиться и с чайником, и с заваркой.

— ...И с вареньем, и с печеньем,— добавила мама Владика.— Тогда уж я попрошу: напомните сыну про лекарство.

Я пообещал. Мы попрощались, и уже через час я сидел... Это было почти невероятно, но случилось именно так,— я сидел в своей собственной комнате, в той самой, где прошло все мое детство. Разумеется, мебель, лампа под потолком, обои, запахи — все было другое. В углу, где была отцовская чертежная дока, висели полки с техническими книгами, справочниками, теперь дремал на растопыренных ножках налитый тяжестью своего электронного всемогущества телевизор; на месте моей кушетки сверкал темным полированным деревом украшенный медью шкаф. Его угол чем-то напоминал нос корабля, по которому бежали отражения воды. Мысль о море, о дальних плаваниях вызывали и удивительные вещи, стоявшие в шкафу за зеркальными стеклами-иллюминаторами. Оттуда выглядывали костяной японский божок, кружевная ветка белоснежных кораллов, страшная пучеглазая и клыкастая маска из Индонезии, огромная, похожая на губы великана пурпурная тропическая раковина. А на шкафу в медном треножнике стояла облепленная ракушками, покрытая известковой коркой древняя амфора — высокий кувшин с двумя изящными ручками у горловины. Комната была неузнаваема, и все-таки это была моя комната.

Когда я вошел, Владик лепил из пластилина какое-то странное существо.

— Что это?

— Так... Один джинн знакомый.

— Кто-кто?

— Про Али-Бабу и сорок разбойников читали? Или про Хоттабыча?

— Ах, джинн!

— Ага! Я так и знал, что вы сегодня придете. Располагайтесь. Рому хотите?

— Чего-о?

— Рому! У меня настоящий — пиратский, с Ямайки.— Владик указал на кувшин с компотом.— Йо-хо-хо — и бутылка рому!

— Йо-хо-хо...— кивнул я, не без грусти рассматривая комнату.— Йо-хо-хо, таблетки и градусник!

— Температура тридцать семь и пять, а таблетки уже проглочены,— заверил меня Владик.— Да вы садитесь. Вот варенье, мед. В холодильнике пирожки с капустой, чашки на столе. Чайник еще горячий. И вообще — будьте как дома. Что это вы все молчите?

— В том-то и дело, брат, что я именно... как дома. Я ведь жил тут, когда был твоим ровесником.

Владик привстал, уставился на меня, хотел что-то сказать, но закашлялся.

— Вот это да! — наконец просипел он.

— Там стоял Мой столик, тут тумбочка с книжками, игрушками... Я тыкал пальцем в темные углы, словно нажимая невидимые кнопки, отчего в голове сразу же вспыхивали картины далекого прошлого.

— Вам жалко, что вы теперь тут не живете? — помолчав, спросил Владик.

— Грустновато немножко. Я даже не знал, как соскучился по своему детству. Хоть бы одним глазом глянуть, как это я тут строил из книжек и кубиков дворцы, «плавал» по паркетному океану к неведомым островам, делал из ниток подвесные дороги, а взрослые то и дело путались в них и устраивали ужасные аварии.

— А я тоже подвесные дороги строил,— подхватил Владик.— Натянешь нитку под уклон и пускаешь по ней тележку с колесиком или просто гайку. Я и корабли водил в дальние плавания по полу. Антарктида у меня вон там, в углу, а тропические дебри — под столом.

...Я слушал Владика и вдруг ощутил, что занывшая от воспоминаний заноза в сердце вдруг исчезла, стало даже радостно. «Нет,— сказал я себе,— я все равно живу в этой комнате. Детство никуда не пропадает, оно затевает с нами игру в прятки. Детство все дальше прячется, взрослые всегда «водят», но иногда успевают отыскать и даже тронуть рукой этого юркого мальчишку... Вот только кричать «палочка-выручалочка, выручи меня!» бесполезно».

— Что ж с тобой приключилось? — спросил я.— Как тебя угораздило простыть?

— А! — махнул рукой Владик.— Нелепая история. Все из-за этого вот окаянного кувшина.— Он указал на глиняный сосуд на шкафу.— Знаете, откуда он? Из Красного моря! Отец у меня там был, когда потопленные корабли поднимали. В Суэцком канале работал и на Красном море тоже. Там водолазы этот кувшин нашли и подарили отцу на память. Амфора называется. А сколько она на дне пролежала — никто не знает. Может, тысячу лет, может, две тысячи, а то и все три.

— Все это очень интересно, но я тебя о простуде спрашивал.

— А я о ней и говорю. Понимаете, кувшин был закупорен. Я попробовал открыть — куда там: заросло горло, сплошной камень, а разбивать жалко.

И вот позавчера проснулся я рано-рано. Слышу, шипит что-то. Я сперва подумал, мама на кухне оладьи печет, но шипение не прерывается, а главное, шипит где-то совсем близко. Потом шип в свист перешел. Знаете, как турбины реактивного самолета перед взлетом свистят,— все тоньше, тоньше.» И вдруг — чпок! Кто-то простонал, и все стихло. Я решил, что мне все это со сна почудилось. Повернулся на другой бок, зажмурил глаза, хочу заснуть — не получается. Стал я смотреть на солнечный квадратик. Свет от окна широкой такой полосой падал на папино кресло. Свет вроде голубоватый, в нем пылинки кружатся, а пятно на кресле желтое. И вдруг в этом пятне что-то зашевелилось. Пригляделся — старичок сидит, полупрозрачненький. Протер я глаза...

— Минуточку! — перебил я Владика.— Где мой блокнот? Это надо записать. Раз уж началась новая история... И, достав ручку, я вывел заглавие: «Необыкновенная история одной простуды».

...— Протер я, значит, глаза,— повторил Владик,— старичок еще яснее проявился. Чалма зеленая, на ней красный камень, вроде брошки. Халат желтый с зеленым поясом, а на ногах розовые сапожки с загнутыми носками. Потом на старичка будто облачко нашло, и он сразу переоделся: появился серый костюм в клеточку, точь-в-точь, как у папы, на коленях — папин портфель, на носу — бабушкины очки, на голове — моя ушанка.

Тут я не выдержал и говорю:

— Дяденька, чего это вы в шапке? У нас не холодно и форточка закрыта.

Старичок согласно закивал, и шапка исчезла.

Сидит он, совсем уже не прозрачный, ручки на животике сложил и крутит большими пальцами то в одну сторону, то в другую. Потом вдруг и спрашивает (чисто так по-русски говорит, только акцент восточный).

— Почему ты не боишься, юноша? Другой на твоем месте на коленях молил бы меня о пощаде. Ты знаешь, кто я и откуда?

— Догадываюсь,— говорю.— Ведь это вы все утро шипели на шкафу. Но как вам удалось вышибить пробку? Она же вся окаменела!

— Благодаря тебе, мой благодетель. Своим ножом ты так изуродовал магические знаки на пробке, что заклятие моих врагов потеряло силу. А остальное, как ты выражаешься, «ерунда на постном масле».

— А откуда вы знаете, как я выражаюсь?

— Видишь ли, отрок, за те два года, что моя проклятая глиняная темница возвышается на вашем шкафу, я сквозь ее стенки многое слышал и многому научился. Из всех джиннов я вообще самый способный. Это у меня с детства.