Наталья Кончаловская - Наша древняя столица

И желанья были горячи…

Потому-то всё здесь и кипело:

На леса тащили кирпичи,

Подмастерья карусель вертели,

Возле чана с известью кружась,

Ныли плечи, синяки на теле,

По лицу катились пот и грязь.

Приходили те мастеровые

Класть кирпич и молотом стучать

И не знали, что вот здесь впервые

Выйдет книга — первая печать!

И тогда не знали два Ивана,

Заведя горячий разговор,

Что по воле вражеского стана

Запылает их Печатный двор.

Что объявят «ересью и ложью»

Всю печать — не рукописный труд,

И, призвав на «ересь» «кару божью»,

Двор Печатный ночью подожгут.

Что с попом боярин сговорится,

Как бы им народ ввести в обман,

Что покинет древнюю столицу

Для чужбины Фёдоров Иван…

Мы умеем предками гордиться —

Память о печатнике живёт,

Фёдорову памятник в столице

Сохраняет бережно народ.

КАК ОПРИЧНИК УДАЛОЙ ВЫМЕТАЙ БОЯР МЕТЛОЙ

Кипит в ковшах янтарный мёд,

Бежит вино по чарам, —

Князь Вислый ныне пир даёт

Своим друзьям-боярам.

Хлеб-соль откроет пир честной:

Огромными ломтями

Хозяин режет хлеб ржаной,

Обсыпав солью крупяной,

Их делит меж гостями.

И тотчас все к столу идут,

Все в шапках и ферязях,

Порядок старшинства блюдут:

Помладше — там, постарше — тут,

Почёт — поближе к князю.

И гость высматривал, где сесть,

Выдерживая время,

Чтоб родовитость, гордость, честь

Не уронить пред всеми.

А сколько споров было там,

До драки доходили,

Иной не шёл, бывало, сам,

Его под мышки по коврам

Прислужники тащили.

Уже по ковшикам разлит

Восьмой бочонок с брагой,

У всех осоловевший вид,

И только песня веселит,

Пропетая с отвагой.

Сливая чарку под столом,

Заметил князь, что справа,

Надувшись весь, в молчанье злом,

Сидит Румянцев Савва.

«А ты, боярин, что не пьёшь?

Не весел ты, я чую!» —

«Ох, княже, лучше не тревожь!

Обидно мне. Шухнову шлёшь

Ты чару золотую,

А нам — серебряный корец.

Не плоше мы, чем все вы.

Посол Румянцев — наш отец —

С дарами ездил во дворец

Английской королевы!

А что Шухновы? Где почёт?»

Тут, заживо задетый,

Сжав кулаки, Шухнов встаёт:

«Почто чернишь шухновский род?

У нас в почёте деды!

Их знают, хоть кого спроси,

Мы знатные по праву, —

Почёт боярам на Руси

За вотчины, за славу!»

Надулся Савва, как индюк,

И рявкнул: «Полно, Гришка!

Да ведь бояре, что вокруг,

Не влезут в твой дворишко!» —

«Ка-ак? — И Шухнов зашёлся тут,

Тряся бородкой клином. —

Видать, нас здесь не берегут,

Коль молвить так могли нам!»

И, перст уставя к потолку,

В беспутном гневе яром,

С горлатной шапкой на боку,

Кричал Шухнов боярам:

«Ну как простить обиде злой?

Наш род столетья в силе!

Ещё нас жаловал землёй

Великий князь Василий!

А войско! А Шухнова рать!

А в городьбе бойницы!

Ордынцам проще Кремль забрать,

Спалить Москву-столицу,

Чем влезть на вотчине у нас

В подклети и в амбары!

То всё проверено не раз.

Аль наша сила колет глаз

Тебе, завистник старый?

И ведь похвастать чем нашёл,

Не больно ли уж смело?

Отец, вишь, в Англии посол,

А нам-то что за дело?

Отец твой с извергом-царём

Дудит в едину дудку.

А царь! Да лучше все помрём,

Чем с ним, с проклятым, в грех войдём,

Наперекор рассудку!»

И тут боярин без помех,

Себя считая вправе,

Вскочил и яростно, при всех,

В лицо он плюнул Савве.

Румянцев встал. Ни дать ни взять —

Медведь, пчелой ужален.

Шухнов, бледнея, двинул вспять —

К дверям хозяйских спален.

Стол замер. Пробежал испуг

Меж княжеского люда,

Могучий Савва вырвал вдруг

Из рук двоих застывших слуг

Серебряное блюдо,

Украшенное головой

Барашка заливного,

Высоко поднял над собой

Да… швырк его в Шухнова!

И через терем пролетел

Боярин под божницы,

Где негасимый свет горел,

И, полумёртвый, в угол сел,

Весь в хрене и в горчице…

Отвесив до земли поклон:

«Прошу прощенья, княже!» —

Румянцев Савва вышел вон,

На всех соседей обозлён,

На них не глянув даже.

А гости, спьяну покричав,

И проводив Шухнова,

И песню новую начав,

Хозяина повеличав,

Взялись за яства снова…

Под утро Вислый провожал

Гостей, что были в силе,

А тех, кто пьян пьяным лежал,

Из дома выносили.

Куда девались гонор, спесь,

Поклоны, чарки, речи?

Куда девались честь да лесть?

Лишь до повозки бы донесть

За пятки да под плечи!

Уж отъезжали без затей;

В ковры работы тонкой

Холоп укладывал гостей,

Дрожа, промёрзший до костей,

В дырявой одежонке.

И, фыркая, рысцой пошли

В упряжке кони цугом.

В туманной таяли дали

Повозки друг за другом.

И, наказав налить в кувшин

Рассол капусты кислой,

В опочивальне лёг один

В лебяжий пух своих перин —

Князь Афанасий Вислый…

В ту ночь на золото берёз

И на багрец осинок

Ударил первый злой мороз,

Он первый снег с собой принёс,

Хрустенье первых льдинок.

И меж седых, прямых стволов

В берёзовой аллее,

Как лёгкий пух, лежал покров,

На золоте белея.

С утра, скача во весь опор,

Ломая лёд на лужах,

Топча листвы сухой ковёр,

Примчались всадники во двор

На сытых конях дюжих.

Семнадцать всадников — отряд,

У всех суровы лица,

И каждый с головы до пят

Черней, чем ворон-птица.

Черны и шапка и кафтан,

И чёрен на ногах сафьян

И даже рукавицы.

Вся дворня сразу поняла.

Крестились бабы, плача:

Ведь там у каждого седла

Была привязана метла

И голова собачья.

К крыльцу от каменных ворот

Неслись, гарцуя, кони.

«Опричники! — шептал народ. —

Пропал наш князь Афоня!»

Те люди спешились — ив дом

Как вороны влетели,

Как будто в доме грянул гром,

Как будто в самом деле

Весь дом перевернулся вдруг.

В смятенье и в печали

Столпились стольники вокруг.

«Где князь?» — расталкивая слуг,

Опричники кричали.

Вломились вестники беды,

Все двери растворяя,

На дорогих коврах следы

В хоромах оставляя.

Печать двуглавого орла

Их пропускала всюду.

А в терему, где со стола

Ещё не убрана была

С объедками посуда

И с вечера вино да квас

От пиршества остались

(А «черны вороны» как раз

В пути проголодались),

Все налетели на еду:

На пироги, на студень,

На мятны пряники в меду,

Вино глотая на ходу

Из золотых посудин.

Доев капусту с чесноком

И потроха лебяжьи,

Незваны гости под хмельком

Явились в спальню княжью

И, обступив, как чёрный тын,

Постель в резных колонках,

Тащили князя из перин,

Смеясь обидно, громко.

«А ну-ка, князь! Вставай, пора! —