Валерий Воскобойников - Братья: Кирилл и Мефодий

Халиф приказал разрушить все дома в родном городе царя, и нет там теперь ни стен, ни церквей — лишь большое голое поле из битого кирпича.

Тридцать тысяч защитников и жителей города были перебиты, остальные проданы в рабство.

— Передайте своему царю, что я наконец заплатил ему долг, — сказал халиф, отпуская двух воинов на свободу.

Логофет Феоктист начинал день рано.

Едва рассветало, как в комнаты его являлся цирюльник. Цирюльник был свой, из слуг, он жил при доме.

Потом приносили легкий завтрак: хлеб с солью, оливки, сыр. Он запивал еду молодым вином из чаши, иногда брал немного меда.

После завтрака он принимал доклады слуг и главных своих чиновников, отдавал распоряжения на день.

У ворот его уже ждали чиновники помельче, разные просители.

В окружении нескольких телохранителей и дожидавшейся его толпы он отправлялся через главную площадь города, Августеон, на ипподром ко входу в Палатий — императорский дворец.

Там на большом поле ежедневно собирались группами сановники царства для утреннего приема. Был здесь со своей свитой и эпарх — градоначальник Константинополя.

В городе шутили, что важным чиновникам заниматься делами империи не обязательно, за них сделают все их служащие, зато обязаны они ежедневно являться на утренние поклоны к царю да показываться в императорской свите по праздникам — в этом и состоит их государственная служба.

По безрадостным лицам на ипподроме Феоктист понял, что ужасная весть обошла всех. Лишь царь не ведал пока об этом.

Большой императорский дворец занимал огромное пространство между ипподромом и Босфорским мысом, омываемым водами Пропонтиды. Один за другим императоры пристраивали к нему новые здания. Императорская гвардия, многочисленная челядь, родственники царской семьи — все могли поместиться за стенами Палатия. Дворец окружали роскошные парки, в тени деревьев бродили птицы редкой красоты.

В начале седьмого папий — евнух, заведующий дворцом, — вместе с начальником дворцовой стражи отпирали одну за другой все внутренние двери. Папию подчинялось множество людей — мыльщики, ламповщики, истопники, часовщики, специальные служители на каждый зал. Был у папия помощник — тоже обязательно евнух, его называли девтером — вторым, он заведовал царскими тронами, всей царской одеждой. Это были знатные люди во дворце, и держались они высокомерно.

Наконец двери распахнулись, и логофет Феоктист первым ступил во дворец.

— Что Аморий? — шепнул ему папий. — Неужели правда?

Логофет молча кивнул.

Пока чиновники размещались по залам, дежурные спальники принесли широкую тунику и разложили ее на, скамье перед серебряной дверью. Эта дверь вела во внутренние покои царя.

Наконец папий ударил по ней три раза, и дверь немедленно распахнулась. Спальники внесли тунику царю, царь облачился и вышел в золотую палату.

Там на возвышении стоял царский трон — великолепное массивное седалище. На троне царь сидел лишь по торжественным дням. Слева от трона стояло кресло, обитое пурпурным шелком, в него царь садился по воскресеньям.

Этот день был обычным, будничным, и царь сел в золоченое кресло справа от трона.

Перед ним стоял уже папий с несколькими своими помощниками.

Папий старался выглядеть спокойным. Пусть царь узнает о страшной новости от самого логофета.

Царь пристально посмотрел на папия и потребовал:

— Логофета!

Папий, пятясь, вышел в соседнее помещение и кивнул специальному чиновнику. Тот поспешил в другой зал, где уже дожидался логофет Феоктист. Чиновник подвел логофета к папию, папий ввел его в золотую палату.

Логофет приблизился к царю, упал перед ним ниц, затем поднялся и приготовился к докладу.

Начался утренний царский прием.

Каждое утро сановники собирались на ипподроме и ждали открытия дворца, каждое утро логофет падал ниц перед царем, а потом, поднявшись, коротко докладывал ему о делах в империи.

Никто: ни служитель, ни даже сам царь — не мог нарушить порядок, установленный веками. Царю полагалось являться в специальных одеждах, остальным падать перед ним ниц.

В это печальное утро порядок тоже соблюдался полностью.

— Сначала Аморий, — произнес царь Феофил со своего золоченого кресла. — Какая им нужна помощь?

Тут же по лицу своего логофета он догадался о несчастье, махнул рукой и сказал:

— Не надо, о подробностях расскажешь после.

Логофет принялся докладывать о других делах, царь смотрел в сторону, и было непонятно, слушает ли он.

Потом логофет ввел человека, которого вчера решено было назначить друнгарием — командиром крупного военного отряда.

Введенный упал перед царем на колени, поклонился, дотронувшись лбом до пола, поцеловал пурпурный царский сапожок.

Царь по-прежнему смотрел куда-то в сторону. Сейчас ему полагалось сказать привычную фразу:

«Во имя отца и сына и святого духа производит тебя моя от бога царственность в друнгарии».

Но вместо этого царь кивнул папию, стоящему у стены:

— Ступай, сделай отпуск.

Папий немедленно взял связку ключей и отправился по залам, громыхая ими, чтобы все чины знали и слышали, что прием окончен и царь приказал сделать отпуск.

После этого сигнала обычно выходил специальный служитель со списком и перечислял людей, приглашенных к царю на обед.

В тот день служитель со списком не вышел. Догадливый папий остановил его.

Лицо человека, так и не назначенного на должность, было растерянным. Он все еще стоял на коленях.

Да и сам логофет Феоктист слегка растерялся. Еще ни разу за годы правления царь не прерывал утреннего приема. Возможно, царь от горя просто забыл произнести положенные слова, и тогда надо было ему незаметно напомнить. А может быть, царь передумал, и тогда напоминание пошло бы во вред логофету.

Наконец царь взглянул на кандидата в друнгарии.

— Ступай, ты же слышал: отпуск.

Человек, пятясь, вышел из зала. Логофет тоже хотел выйти, но царь подозвал его и сказал совсем уже тихо:

— Позови врача и будь все время при мне…

С того дня здоровье царя постепенно ухудшалось.

Почувствовав близость смерти, он приказал тайно умертвить своего военачальника Феофова.

Феофов командовал наемными персидскими войсками, одержал немало побед. Пока царь был здоров и крепок, он считал Феофова другом, отдал ему в жены свою сестру Елену.

Теперь многое менялось.

В стране не было прочной династии. Чаще власть передавалась не по наследству. Престол захватывали самые ловкие, самые честолюбивые. И уже они становились богами на земле, уже им поклонялись граждане страны.