Валентин Дитякин - Леонардо да Винчи

— Как же так... — пытался еще возразить Леонардо.

Но Делла Toppe не слушал его и продолжал твердить:

— Скорей! Скорей! Берите только самое необходимое!..

Ночной гость ушел. Леонардо еще долго сидел в раздумье.

Снова в путь! Куда? Будет ли когда-нибудь покой, такой нужный, такой желанный именно теперь, когда он наконец-то, как ему казалось, мог приступить к приведению в порядок записей, к подытоживанию всего продуманного и пережитого...

Рассеянным взглядом он обвел комнату, в которой так много и хорошо думалось, большой стол, уставленный банками с анатомическими препаратами, заваленный рукописями. Тяжело вздохнув, он посмотрел в угол комнаты, где, едва видные в полумраке, выступали очертания созданной им первой летательной машины, крылья которой должны были поднять человека на воздух и сделать его подобным горным орлам...

Он тихо открыл дверь в мастерскую, по привычке взял было кисть с тем, чтобы поправить смутно вырисовывавшееся на холсте лицо...

А Зороастро не терял времени. Чутко прислушиваясь к идущим извне звукам, он быстрыми, ловкими движениями собирал листки рукописей, обертывал их кусками пергамента и благоговейно укладывал в мешки. Только мгновение он постоял перед банками, а затем, решительно махнув рукой, выбросил их содержимое в ведро. Дольше он стоял перед крыльями. Он грустно покачал головой, почему-то примерил их к себе, попытался сложить. А затем решительно своим острым ножом начал резать планки, навощенное полотно и шелк. Глаза его мрачно сверкнули, губы шептали:

— Негодяи! Мерзавцы!..

Когда Леонардо снова вернулся в кабинет, неся в руках охапку свернутых в трубку холстов, все уже было готово к отъезду: на полу лежало несколько аккуратно увязанных мешков, а в углу высилась гора мусора. «Ничего, ничего мы не оставим им», — казалось, говорил Зороастро.

В дверь тихонько постучали. Пора!

Они вышли на двор. Под навесом уже ждали оседланные лошади.

Светало. Смутно серели стены и башни Кастелло, так хорошо знакомые Леонардо. Где-то едва слышно журчала вода, которую он привел издалека в этот город. Вдали ударил колокол. Может быть, это в Делла Грацие, где он писал свою «Тайную вечерю»...

Предутренняя свежесть пронизывала, как иголками. Подошел Франческо Мельци. Он заботливо поправил открывшийся на шее учителя плащ.

— Ну, пора!

— Куда?

— Пока в Монте Альто, а там видно будет.

Не возбуждая ничьего подозрения, они выехали из замка. Туго набитый кошелек, который Франческо бросил страже, открыл перед ними городские ворота.

Так 24 сентября 1513 года был оставлен Милан. Месяц-другой прошли спокойно под гостеприимным кровом отца его ученика Мельци. Расположенное вдали от больших дорог, поместье Мельци долго не привлекало к себе внимания новых завоевателей Милана. Но потом опять поползли слухи, один беспокойнее другого. Надо было снова подумать о пристанище. Вот тут-то и пришло письмо от Джулиано Медичи.

* * *

Первые дни в Риме были целиком посвящены отдыху. Как-никак, шестьдесят лет за плечами! И каких лет! Полных огромного творческого напряжения, поисков, мучительных раздумий. Джулиано Медичи честно сдержал свое слово. Он поместил Леонардо в Ватикане, в Бельведере. Здесь были собраны принадлежавшие папам античные статуи, среди них — зна-

Больтраффио. Портрет Франческо Мельци.

менитый Аполлон Бельведерский. Леонардо получил возможность изучать эти великолепные произведения античного искусства, поражавшие своей красотой и гармоничностью.

У Леонардо была большая мастерская, постоянное содержание. Таким образом, в материальном отношении он был устроен вполне удовлетворительно.

Леонардо часто гулял в знаменитых ватиканских садах, больше напоминающих лес, чем обычный сад. Иногда во время этих прогулок к нему присоединялся Джулиано, и между ними завязывались длинные беседы.

— Как вам нравится Рим, мой дорогой учитель? — не раз спрашивал Джулиано.

Сначала Леонардо молчал. Он сам еще не мог разобраться в своих впечатлениях от жизни в Вечном городе. Уж очень они были сложны и мало приятны, а обижать гостеприимного хозяина не хотелось. Сказать ему всю правду? Но она едва ли дойдет до него. Ведь Джулиано так упоен всем, что раскрывалось перед ним в этом большом городе, так доволен! Но сам Леонардо думал и чувствовал иначе. Он лучше и больше знает и понимает жизнь, и никогда внешний блеск не может скрыть от него истинную сущность явления.

Рим — средоточие католической церкви, резиденция папы, «наместника Христа на земле», Рим, в котором было собрано столько «святынь», — напоминал собою огромный базар. Это был не «святой город», а какая-то всемирная ярмарка. Не только со всех концов Италии, но и из Франции, Испании, Германии, из всех стран Европы, куда только простиралась власть папы, съехались в Рим десятки тысяч людей. Среди них было мало истинно верующих, зато много карьеристов, авантюристов, проходимцев, ринувшихся сюда в надежде заработать что-либо у нового папы.

Нигде власть золота, освященная высшим авторитетом католической церкви — папством, не принимала таких уродливых, диких форм, как здесь.

За пышно разодетыми кавалькадами всадников в камзолах и мантиях бежали одетые в лохмотья толпы голодных, истощенных людей. Контраст между безумной роскошью и крайней нищетой, пожалуй, нигде так не бросался в глаза, как в «святом городе». Рядом с великолепными дворцами, чудом архитектурного искусства, стояли полуразвалившиеся лачуги бедняков. На площадях, украшенных изумительными по мастерству скульптурами и фонтанами, играли голые, худые, изможденные дети. Путника или всадника на каждом шагу останавливали толпы нищих.

Леонардо был поражен этой картиной роскоши и нищеты. Он впервые попал в Рим и до сих пор слышал о нем только хвалебные рассказы. Правда, жизненный опыт научил его не верить сказкам о молочных реках и кисельных берегах, но того, что он увидел здесь, он все же не ожидал.

Сопровождавшее его всю дорогу смутное чувство усилилось еще более. Зачем он приехал сюда? Что он будет здесь делать? Расталкивать локтями толпу льстецов и бездельников, чтобы как-нибудь выбиться вперед и попасть на глаза святейшему? Расписывать его опочивальню и сочинять похвальные оды? Или, может быть, ему закажут написать какую-нибудь большую картину на библейскую тему и изобразить чуть пониже бога нового папу в виде лицемерно склонившего колени пышно одетого старика? Нет! Леонардо никогда не был придворным льстецом и слугой. Он всегда был свободным художником, честно служившим тому, что он считал истинным и прекрасным.