Борис Мандель - Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1957-1980

С журналистами П.Уайт не церемонился…

В романах Уайта перед читателем предстает галерея «обожженных», эмоционально ущербных одиночек, ведущих отшельническую жизнь. Защищаясь от пустоты своего существования, эти персонажи уходят в мир грез и фантазий, а в поздних романах – в мир искусства… В них центральные персонажи, отрезанные от нормального уклада жизни, обретают некое особенное знание, в котором их внутреннее «я» сливается с природным миром. С течением времени романы Уайта наполнялись неприятием цивилизации и элементами мистицизма… Личные взаимоотношения людей трактуются как цепочка саморазрушительных коллизий…

Уайт получил Нобелевскую премию по литературе в 1973 году « за эпическое и психологическое мастерство, благодаря которому был открыт новый литературный материк». Решение Нобелевского комитета о присуждении Патрику Уайту премии застало врасплох австралийскую критику. Реакция была закономерной, если уместно называть закономерностью парадокс, но весь облик писателя: биография, характер творчества, философская, сюжетная и изобразительная структура его книг, – все соткано из парадоксов, исполнено внутренней диалектики взаимодействия вещей и явлений если и не противоположных, то уж, никак и не совместимых порой…

Аверс памятной медали П.Уайта

В речи члена Шведской академии А.Лундквиста отмечалось, что, хотя Уайт «постоянно ставит под сомнение возможности мышления и искусства, и то и другое постоянно присутствует в его произведениях». Уайт, который живет замкнутой жизнью и всячески избегает рекламы, на церемонии награждения не был. Нобелевскую премию получил за него австралийский художник Сидни Нолан.

Первое издание «Попугайчиков»

В 1974 году вышел сборник новелл Уайта «Попугайчики» («The Cockatoos»), a двумя годами позже – роман «Бахрома из листьев» («A Fringe of Leaves»), в основу которого легла подлинная история Элайзы Фрейзер, которая в 1836 году попала в кораблекрушение в районе Большого Барьерного рифа. По мнению английского критика У.Уолша, в романе отражена «попытка заурядной, доброй, трогательной, но не очень талантливой женщины наверстать во что бы то ни стало упущенное, чего бы ей это ни стоило». В «Истории австралийской литературы» («The Oxford History of Australian Literature») говорится, что в 70-е годы Уайт вступил в «новую фазу… отмеченную иносказательным языком, размытостью и усложненностью картины мира».

Одетый без особой тщательности, как того и требовали воскресный день и его миссия, мистер Неплох торопливо прошел по дорожке.

Не успела она отворить дверь, он обрушил на нее скороговорку, стараясь оживить ставшие избитыми слова: – …как всегда, стучимся в двери ради Сердечного фонда. Желаете пожертвовать? – Он коснулся знака сердца, пришпиленного к рубашке.

Почти уверенная, что перед ней один из секты свидетелей Иеговы, она, увидев бумажное сердце, в первую минуту нахмурилась было, потом улыбнулась – ей словно сон приснился, так вдруг пахнуло тарталетками с малиной, разложенными на пергаментной бумаге в одной из укрытых от треволнений кухонь ее детства.

– Да-да, – сказала она, вздохнув, и пошла по коридору за кошельком.

Была она высокая, худая, лицо изжелта-бледное. Как большинство жителей этого квартала, за долгие годы, что они прожили здесь, миссис Дейворен и мистер Неплох разговаривали друг с другом редко, лишь когда этого требовали приличия, да и то на улице; хотя никто не имел ничего против друг друга, сторонились только Фиггиса, владельца похоронного бюро, да в придачу доносчика.

– Вот, – сказала она, протягивая двухдолларовую бумажку, ровно столько, сколько от нее и можно было ждать. – Цены-то нынче! Растут и растут, а?

Если его улыбка могла показаться натянутой, так это он просто выписывал квитанцию, положив ее на колено.

– А инициал какой у нас будет? – спросил он. – О, – ответила она. – Миссис О. Дейворен.

– Как насчет супруга? Не раскошелится на парочку монет? – Не знаю, право. Его, может, и нет сейчас.

– Я видел, он вернулся. Прошел с заднего крыльца.

– Что ж, возможно, он и здесь… в задней половине дома. – Вам не трудно его спросить?

На лице Клайда Неплоха появилась улыбка, благодаря которой дамы забывали о его неказистой фигуре и варикозных венах. Он любил очаровывать незнакомых людей; разумеется, он играл в открытую. Вероятно, что-то подействовало на миссис Дейворен: если не его обаяние, так осеннее солнце, или бумажное сердце, пришпиленное к рубашке, или, всего вероятней, ее собственная душевная щедрость.

– Мы с мистером Дейвореном не разговариваем шесть… нет, должно быть, уже семь лет, – вдруг сказала она, вперив взгляд в бумажное сердце.

Мистер Неплох был ошарашен.

– Да ведь бывает же такое, о чем обязательно надо сказать… хоть иногда… мол, вынеси мусор или там заплати за молоко.

– Есть такое… да… тогда мы пишем на листках, нарочно для этого блокнот завели.

Наперекор всему мистер Неплох опять обаятельно улыбнулся.

– А что, если сунуть ему листок насчет пожертвования в Сердечный фонд?

– Ох, нет, не могу! – сказала она и переступила на лесенке, под ногами заскрипел песок. – Нет, просто не могу! – По всему видно было, что миссис Дейворен сожалеет о невольно вырвавшемся признании, и, однако, она продолжала еще опрометчивей: – Это началось из-за пичуги. Когда я уехала в Кьяму на похороны Эсси, он… он дал моей пичуге умереть. Это ж надо!

– Зато у вас теперь какаду, – утешил ее мистер Неплох, протягивая квитанцию и кладя в карман рубашки шариковую ручку. – Совсем вроде ручной.

– Какаду? – Вид у нее стал такой испуганный, словно речь шла о тигре.

– Тот попугай перед домом… ходит вокруг дерева.

Быстро переступая большими ступнями тонких ног, миссис Дейворен прошла по асфальтовой дорожке до угла дома.

– Какаду! – прошептала она.

Под эвкалиптом, довольно большим для палисадника в здешних местах, вышагивал и топотал попугай. Мистеру Неплоху показалось, попугай злится. Зеленовато-желтый хохолок раскрылся, словно перочинный ножик со многими лезвиями. Потом какаду хрипло закричал, распахнул крылья и полетел через парк. Уродливо у него это получилось, неуклюже.

– О-о! – застонала миссис Дейворен. – Как, по-вашему, он вернется?