Борис Мандель - Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1957-1980

В «Комментариях к падению звезды» («Kommentar till ett stjarnfall», 1929), романе о коррупции в капиталистическом обществе, романе, где с едкой иронией рисуется образ фабриканта, Йонсон впервые в шведской литературе применяет технику «потока сознания», разработанную Джеймсом Джойсом. Английский критик Г.Ортон характеризует эту книгу как «игру воображения, а не психологический документ, так как автор толкует происходящее в романе, отдаваясь самой причудливой фантазии».

Юбилейное издание «Романа об Улуфе» Э.Йонсона в Швеции

Вернувшись в Швецию в 1930 году уже вполне сложившимся писателем, Йонсон увлекается реформистскими идеями социал-демократов. Этот период его духовного развития отразился в романе «Прощание с Гамлетом» («Avsked till Hamlet», 1930). Однако уже в «Бобинаке» («Bobinack», 1932), сатире на шведский средний класс, а также в романе «Дождь на заре» («Regn in gryningen», 1933), лирическом памфлете о примитивном обществе, Йонсон возвращается к едкой социальной критике.

Богатство фантазии отличает и два сборника новелл этого периода – «Ночь здесь» («Natten ar har», 1932), включивший несколько довольно оригинальных рассказов о Древней Греции, и «Еще раз, капитан» («An en gang, kapten», 1934), в основу которого легли воспоминания писателя о юности, прошедшей в Северной Швеции.

С 1934 по 1937 год Йонсон пишет «Роман об Улуфе» («Romanen om Olof»), четырехтомное повествование о подростках, ставшее классикой шведской литературы. В центре этой автобиографической тетралогии стоит Улуф Персон, который из незрелого четырнадцатилетнего юнца превращается к концу повествования в несгибаемого лидера рабочей забастовки. История подростка – и, одновременно, подробная хроника борьбы шведского пролетариата. Первый том тетралогии «Это был 1914» («Nu var det 1914») в 1970 году был переведен на английский язык под названием «1914».

В 1936 году умерла жена Йонсона, и спустя два года после ее смерти он женится на Силле Франкенхойсер, писательнице и переводчице, от которой у него было трое детей. В результате их профессионального сотрудничества появились переводы на шведский язык произведений Камю, Франса, Сартра и Ионеско, а также книг датских, немецких и английских писателей.

В конце 30-х годов Йонсон, обеспокоенный распространением фашизма, выступает с острой критикой нацистов и их шведских сторонников в книге «Ночные маневры («Nattovning», 1938). Во время Второй мировой войны, совместно с В.Брандтом, писатель издает газету норвежского Сопротивления «Рукопожатие» («Et Handslag»).

«Это был 1914». Обложка одного из первых изданий книги Э.Йонсона в Швеции

С 1941 по 1943 год Йонсон работает над созданием длинного, формально чрезвычайно усложненного романа-трилогии «Крилон» («Krilon»), опубликованного в 1941 году и переиздававшегося в 1943 и 1945 годах. На повествовательном уровне – это история стокгольмского земельного агента Йоханеса Крилона и его сподвижников, которые пытаются сохранить свое лицо в нейтральной Швеции во время войны, а на уровне аллегорическом – это символ непрестанной борьбы человека со злом. «Крилон» – это, по сути, многослойная сказка, миф, который Йонсон, как правило, предпочитает реалистическому изложению.

Этот же прием Йонсон использует и в романе «Прибой» («Strandernas svall», 1946), самом, пожалуй, известном своем произведении, переведенном на английский язык как «Возвращение на Итаку Одиссея, пересказанное на современный лад» («Return to Ithaca: The Odyssey Retold as a Modern Novel») и на русский как «Прибой и берега». В «Прибое» Йонсон использует поэму Гомера для анализа ценностей и проблем XX века, демонстрируя старую истину – «чем больше вещи меняются, тем больше они остаются самими собой». Л.Шеберг отмечает, что сопоставление событий разных эпох становится центральной темой послевоенных исторических романов Йонсона, начиная с «Прибоя».

Солнце, милосердный и жестокий Гелиос, один из шпионов на службе у богов, в варварских странах и землях известный под другими именами, не играл в счете времени решающей роли. Один год тянулся как десять, другой пролетал как день.

Но некоторые свои годы он вспоминал с удовольствием, даже с самодовольством, и, вспоминая, причмокивал, а если не причмокивал, то хотя бы бегло проводил по губам языком, этим орудием вкуса, когда-то утонченного, а потом вновь огрубевшего. Сначала по верхней губе, которая запала слева – с этой стороны во рту не хватало трех или четырех зубов, – а потом язык двигался в обратную сторону по нижней губе, слегка выдвинутой вперед, отвисшей. Таким образом, движение шло по лежачему овалу, и за этим несомненным выражением довольства, самодовольства и совершенного удовлетворения крылись воспоминания о яствах на четырехугольных или овальных столах благовонного дерева или о женщинах, об изгибах женского тела, его центре или глубинах, самых сокровенных, любимейших. Затем язык исчезал во рту, иногда с легким причмокиваньем. Там, в замкнутой, влажной, а порой и вязкой мгле, в частоколе зубов зияли бреши. Прежде они болели. Но вот уже лет девять, а может, и больше челюсти привыкли, да и язык привык отдыхать на месте зияний.

Именно за этим обыкновенным столом любил работать Э. Йонсон

Это все война, ну и прочее, думал он, не желая вспоминать. Но из-за выпавших, а частью выбитых зубов рот перекосился. Женщины, которых этот рот целовал, замечали кривизну. Тот, кто мог бы окинуть взглядом последние двадцать лет, также мог ее заметить – заметить разницу между двадцатипятилетним, который уехал, и нынешним, сорокапятилетним. Кривизна была уродливая, снимавшая с улыбки немалую долю доброты, природной благожелательности и острого ума. Тонкая улыбка рождается – это знают все, владеющие искусст- вом тонко улыбаться, – от телесного или душевного благоденствия, разум и сердце орошают ее, как дождь орошает пашню, или лепят ее подобно тому, как боги лепят свое творение. Потом она постепенно созревает, и радость или насмешка выводят ее наружу, к губам, на ее естественное ложе, где она отдыхает, лучится или изливает желчь, как подвергнутый пытке раб.

Э. Йонсон в дни работы над «Прибоем»

Сейчас он улыбался. Из-за кривого рта улыбка была так похожа на снятое молоко, настолько были с нее сняты все сливки, что тому, кто не знал его характер или историю, трудно было бы сразу правильно ее истолковать. Улыбка, появившаяся на губах между висячих жестких рыжих усов и бороды, ниспадавшей с подбородка и взбегавшей вверх по щекам, была, попросту говоря, улыбка искаженная, фальшивая. Ей-же-ей, в настоящую минуту она была фальшивой! Тот, кто истолковал бы ее как злобную, кровожадную, оголтело воинственную улыбку садиста, совершил бы ошибку. Улыбка была обманчиво фальшивой, а не истинно фальшивой. Каждый, кто сам улыбался подобной улыбкой или наблюдал ее и размышлял над нею, знает, что разница между обманчиво фальшивой и подлинно фальшивой улыбкой состоит как раз в том, что подлинно фальшивой улыбке не лежится в покое на естественном ложе мышц, действующих в унисон с душевным состоянием человека. Зато обманчиво фальшивая улыбка, излившись наружу, без всякой задней мысли укладывается там, где положено, ожидая отклика мышц, доверяя им. Если мышцы повреждены или изувечены, она принимает их форму и, таким образом, остается все же истинной улыбкой. Я потому уделил этому вопросу так много внимания, что нам важно помнить его улыбку, когда он скоро появится перед нами на сцене.