Борис Мандель - Всемирная литература: Нобелевские лауреаты 1957-1980

Сюжетно роман построен как обыденная житейская драма – обманутый и брошенный муж, хищная интриганка жена, туповатый самодовольный любовник… Фон довольно карикатурный, но это лишь на бегу, в пересказе. Это лишь те углы, о которые бьет героя судьба, чтобы сделать из него нового человека. Выбор из двух свобод – мутной свободы смерти и светлой свободы жизни – герой делает в пользу жизни.

«Мы должны выбросить из головы, что живем в обреченное время, что ожидаем конца – и что там еще болтают в модных журналах… Стращать друг друга – недостойное занятие… Защита и прославление страдания уводят нас совсем не туда, куда нужно, и те, кто еще верит в цивилизацию, не должны этому поддаваться… Гораздо чаще страдание ломает людей, сокрушает их, и ничего просветляющего в этом нет…».

«Планета мистера Сэммлера» С.Беллоу и в России стала бестселлером

Однако следует заметить, что Беллоу писал не только романы. В 1964 году на Бродвее шла его пьеса «Последний анализ» («The Last Analisis»). Спустя три года, в 1967 году, Беллоу освещает арабо-израильский конфликт в качестве корреспондента газеты «Ньюсдей» («Newsday»).

Хотя «Воспоминания Мосби» («Mosby's Memoirs», 1968), сборник из шести новелл и седьмой роман писателя «Планета мистера Сэммлера» («Mr. Sammler's planet», 1970) получили разноречивые оценки критики, Беллоу вновь получает в 1971 году Национальную премию за лучшую книгу года – уже третью по счету. В центре повествования романа – пожилой еврей, Артур Сэммлер, переживший тяжелую, искалеченную фашизмом молодость. На склоне лет он попадает в Америку и живет на Манхэттене. За плечами старика европейское образование, впечатляющие знакомства (Беллоу очень эффектно вводит в ткань романа фигуру Герберта Уэллса). Однако его преследует мрачная тень психологических травм, полученных во время Второй мировой войны. В процессе развития сюжета в канву романа вплетаются обрывки воспоминаний. Немцы расстреливают варшавских евреев… Умирает жена… Сам он, герой романа находится на грани жизни и смерти… Вот он в душном склепе польского кладбища… Страшная встреча с озверевшими партизанамиантисемитами… Когда же Сэммлер решается, наконец, проанализировать этот опыт военных лет, он приходит к весьма неординарным суждениям. Фрагменты искореженного человеческого бытия рассматриваются писателем в совершенно неожиданном ракурсе…

Если говорить о сюжете романа, то его, в привычном понимании этого термина, в произведении нет. Здесь чрезвычайно мало диалогов, а действие возникает лишь в форме отрывочных воспоминаний. Литературная критика затрудняется в попытках со всей определенностью обозначить жанр произведения.

Казалось бы, подобные «характеристики» могли бы лишь оттолкнуть массового читателя. Заставить его, не открывая, положить книгу на «дальнюю» полку. Но нет, читать роман необыкновенно интересно. Каждая фраза в нем таит двойной, тройной смысл, навевает знакомые каждому из нас ассоциации. Роман, как и вся наша жизнь, как будто бы разбит на отдельные куски. И это лишь усиливает ощущение реальности…

Вскоре после рассвета или того, что могло бы считаться в нормальном небе рассветом, мистер Артур Сэммлер открыл мохнатый глаз, окинул взглядом все книги и бумаги своей вестсайдской спальни и всерьез заподозрил, что книги были не те и бумаги не те. Вообще-то это уже не играло никакой роли для праздного человека, давно перевалившего за семьдесят. Только чудаки настаивают на своей правоте. Правота в значительной степени была вопросом объяснения. Интеллектуальный человек превратился в объяснителя. Все объясняли всем: родители детям, жены мужьям, лекторы публике, эксперты дилетантам, коллеги коллегам, доктора пациентам, каждый самому себе. Корни этого, пружины того, истоки событий, историю, структуру, все отчего и почему. В основном все это в одно ухо входило, из другого выходило. Душе хотелось своего. У нее было свое врожденное знание. Она печально барахталась в сложных сетях объяснений – бедная птица, не знающая, куда ей лететь.

Глаз закрылся поспешно. Голландский труд, подумал мистер Сэммлер, качают и качают воду, чтобы сохранить несколько акров сухой земли. Наступающее море – отличная метафора для вторжения умножающихся сенсационных фактов, земля же – это земля идей.

Уж раз у него не было работы, ради которой стоило просыпаться, он подумал, что может дать сну еще одну возможность разрешить условно кое-какие трудности его реальной жизни, и плотнее завернулся в отключенное одеяло с электрическим подогревом, ощущая все мышцы и сухожилия. Кончики пальцев с удовольствием коснулись атласного края. Хоть тело все еще было полно дремотой, сон больше не приходил. Пора приходить в сознание.

С.Беллоу в 70-е годы

Он сел и включил электрический кипятильник. Вода была приготовлена еще перед сном. Он любил следить, как преображается пепельно-серая спираль. Она пробуждалась к жизни с яростью, разбрасывая вокруг крошечные искры, потом, красная и неподвижная, погружалась в недра пирексовой лабораторной колбы и раскалялась добела. Он видел только одним глазом, правым. Левый мог различать лишь свет и тьму. Зато зрячий глаз был ярко-черный, остро наблюдательный под нависающей, как у некоторых собак, бахромчатой бровью. У него было маленькое для его роста лицо. Это сочетание делало его заметным.

Он думал как раз об этой заметности: она беспокоила его. Вот уже несколько дней мистер Сэммлер, возвращаясь ранним вечером в обычном автобусе из библиотеки на Сорок второй улице, наблюдал работу карманного вора. Тот садился в автобус на площади Колумбус. Свою работу, свое преступление он совершал при подъезде к Семьдесят второй улице. Если б не рост мистера Сэммлера и не его привычка ездить стоя, держась за ремень, он никогда бы не заметил ничего своим единственным глазом. И вот теперь он терзался, не придвинулся ли слишком близко, не был ли и он тоже замечен. Хоть он и носил темные очки, чтобы защитить глаза от яркого света, его все же нельзя было принять за слепого. Он носил не трость, а лишь складной зонтик на английский манер. А главное, в его облике не было ничего от слепого. Карманный вор сам был в темных очках. Это был могучий негр в пальто из верблюжьей шерсти, одетый с удивительной элегантностью, то ли от мистера Фиша с Вест-Энда, то ли от Торнбулла и Эссера с Джермин-стрит (мистер Сэммлер знал свой Лондон). Очки негра – образцовые круги цвета блеклой фиалки в прелестной золотой оправе – направлены были на Сэммлера, но лицо при этом выражало лишь наглость крупного животного. Сэммлер был не робкого десятка, но в жизни у него было достаточно неприятностей. С большей частью он вынужден был примириться, но никак не мог принять это как должное. Он подозревал, что вор заметил, как высокий седой старик (быть может, притворяющийся слепым) наблюдал за малейшими деталями его работы. Уставясь вниз, словно наблюдая операцию на сердце. И хоть он сдержался, решив не отворачиваться, когда вор взглядывал на него, его старое, замкнутое, интеллигентное лицо побагровело, короткие волосы вздыбились, губы и десны пересохли. Он чувствовал напряжение, тошнотворный спазм где-то у основания черепа, где тесно сплелись нервы, мускулы, кровеносные сосуды. Словно дыхание военной Польши пробежало по изуродованным узлам – по нервам-спагетти, так он представлял себе это…