Глеб Анфилов - Физика и музыка

На опыты времени не осталось. Пришлось поспешить с выполнением договора. За десять дней Шолпо приготовил два звуковых эпизода. Первый относился к карикатурной фигуре капиталиста, смотревшего из-за границы на стройку в СССР и соответственно на это реагировавшего. Отрывистые, скользящие мелодии, точно подогнанные под движения и мимику капиталиста, пришлись к месту. Получилось смешно. Второй же эпизод стилизованно изображал хор фабричных гудков, из которых отчетливо выделялось несколько тактов «Интернационала».

Придирчивые кинематографисты приняли рисованную музыку. Приняли безоговорочно.

Это была победа.

Фильм «Симфония мира» был задуман в 1933 году как памфлет на фарисейские «мирные конференции» европейских капиталистических стран.

На экране — музыканты в образе зверей. Они играют «музыку о мире», а управляет ими дирижер-тигр. Тигр «играет соло о мире баркаролу», звучит безобидный вальс, который внезапно нарушается звуками пулемета, раздающимися из барабана зайца. После ряда эпизодов инструменты деформируются, превращаясь в винтовки и пушки, а музыка принимает крикливый маршеобразный характер, прерываясь выстрелами, а затем переходя в беспорядочный шум войны.

Всю эту пародийную звуковую ткань Шолпо нарисовал на своем вариофоне. «Симфония мира» — второй фильм, озвученный изобретателем (на экраны он, к сожалению, не вышел из-за неудач с цветным изображением).

А затем последовали другие заказы и работы. Неплохо прозвучал графический звук в учебной кинокартине «Карбюрация». Шолпо постепенно набирал опыт, чтобы «рисовать» настоящую, большую музыку.

В середине 30-х годов в Москве и Ленинграде активно действовала группа музыкантов-новаторов, объединившихся в общество «Антее» — Автономная научно-техническая секция. Руководил ею горячий энтузиаст — Борис Борисович Красин, которого в шутку называли «комиссаром новой музыки», а председателем ленинградского филиала стал активный сторонник графического звука Георгий Михайлович Римский-Корсаков.

Шолпо нашел в секции деловую поддержку. В голове изобретателя складывалась улучшенная модель вариофона — не такая кустарная, как первая, более надежная и точная в работе. И Шолпо построил ее.

Вскоре он стал руководителем специально организованной лаборатории графического звука при Ленинградском институте театра и музыки. Штат лаборатории, правда, состоял всего лишь из одного человека — самого изобретателя, а полученное оборудование — из стола и двух стульев. Зато с лихвой хватило желания работать.

Синтетические звуки были встречены с интересом. Их новый колорит запоминался, хоть порой и вызывал бурные споры. Одни принимали записи Шолпо с восторгом, другие проявляли сдержанную благожелательность, третьи улыбались и разводили руками. А кое-кто резко возражал: разве допустима механизация искусства! Шолпо, конечно, спорил. Горячо, настойчиво, убежденно. «Если механизация недопустима, — говорил он, — то право на существование имеет только искусство пения — мы можем только петь, как птицы. Но едва человек сделал себе смычок, натянул струны, взял в руки дудку— с этого момента начинается механизация, которая имеет право на безграничное развитие».

Однако споры спорами, а работа работой. Шолпо понимал, что дела лучше слов. Переубедят противников, укрепят и умножат сторонников только звуки, звуки его музыки. И каждый день крутились конуса вариофона, непрерывно готовились синтетические записи.

Усилия давали плоды. По общему мнению, совсем неплохо получались на вариофоне произведения легкого жанра, например искусственный свист в «Песенке Роберта» из музыки Дунаевского к фильму «Дети капитана Гранта». Но сам изобретатель стремился найти свежую красоту в серьезном, классическом репертуаре. Он «нарисовал» Шестую рапсодию Листа, Девятнадцатый прелюд Шопена, произведения Вагнера, Визе, Шостаковича, Прокофьева.

Графический звук завоевал известность. И не .только в Ленинграде.

Тем временем в Москве разворачивал работу Авраамов, который, как мы говорили, вместе с Шолпо впервые замыслил графическую музыку. Он организовал лабораторию синтетического звука при столичном Научно-исследовательском кинофотоинституте.

Первую в мире искусственную фонограмму снял именно Авраамов — летом 1930 года. Но по складу характера он не был изобретателем. Он не пошел дальше мультстанка, занимался простым фотографированием вычерченных на бумаге звуковых дорожек. Зато он был убежденным приверженцем народной музыки, не укладывающейся в клавиши рояля, в рамки обычной музыкальной системы. Возродить во всей красе натуральный ладовый строй — вот в чем видел Авраамов цель синтетического звука.

Долгими месяцами пропадал Авраамов в северных русских деревнях, в казахских кишлаках, в донских станицах, в аулах Кавказа и неутомимо собирал народные мелодии. Чудесные напевы, звуки, не поддающиеся изображению обычными нотными символами, Авраамов записывал ему одному ведомыми знаками, а потом увековечивал в рисованных звуковых дорожках.

Вместе с ним работал другой поклонник натуральных ладов — композитор-любитель Самойлов. И того и другого сейчас уже нет в живых.

Все сделанные ими записи, к сожалению, погибли во время войны. И нелепо погибли. Кому-то понадобились жестяные коробки, в которых хранились пленки, и содержимое коробок было просто выброшено в подвал. О записях этих можно судить лишь со слов Бориса Александровича Янковского, уже известного читателю исследователя скрипки. Янковский, тоже убежденный поборник синтетической музыки, работал некоторое время с Авраамовым и Самойловым. Он с горечью вспоминает о невозвратимой пропаже московских фонограмм.

Сам Янковский двигался в синтетической музыке по-своему:

мечтал не только о мелодиях, но и о гармониях, о тембрах. Это был оправданный подход. Ведь кипучий, стремительный Шолпо не утруждал себя кропотливой лепкой тембров. Недаром же он создал вариофон. Авраамов вообще не обращал на тембры внимания, рисовал звуковую дорожку из простейших треугольнич

ков, которые звучали совсем невыразительно (для него главным была мелодия). Янковский же считал, что надо испытать все: и мелодии, и гармонические звукосочетания, и закономерности строения тембров. Ради этого он вел математические исследования и построил синтезатор собственной конструкции. Это был, правда, не очень сложный аппарат — просто усовершенствованный мультстанок. Рисовать звуковую дорожку на нем приходилось, конечно, гораздо медленнее, чем на вариофоне. Но какие интересные тембры можно было формировать!