Елизавета Салиас-де-Турнемир - Семейство Шалонскихъ (изъ семейной хроники)

— Какъ молиться, сказала мнѣ матушка шопотомъ, выходя изъ церкви, когда я подошла къ ней и, горько плача, молча поцѣловала ея бѣлую, безжизненную руку, — какъ молиться? За него, живаго, или за него… убитаго? Пролепетала она чуть слышно.

— За живаго, матушка, за живаго. Онъ живъ и невредимъ — я знаю.

И я резсказала ей мой страшный сонъ, въ эту самую ночь, передъ самымъ сраженіемъ приснившійся мнѣ. Она слушала меня, вздрагивая, но мнѣ показалось, что она становилась спокойнѣе, хотя и сказала мнѣ:

— Какъ мнѣ вѣрить сну въ такую ужасную минуту. Сонъ — ночное мечтаніе.

— Или видѣніе, мамочка моя милая. Это душа смущенная видитъ. Это благость Божія. Его милосердіе, Его даръ.

Отецъ вслушался въ разговоръ нашъ.

— Въ св. писаніи, сказалъ онъ. — говорится о снахъ. Ихъ не отвергаютъ преданія нашей церкви. Пророки, праведники видали видѣнія, а мы грѣшные ихъ недостойны, но сны могутъ быть у невинныхъ или у вѣрующихъ, и ниспосланы имъ свыше. Ободрись, жена. Дочь наша дѣвушка, зла не знающая! быть можеть ей посланъ сонъ вѣщій на утѣшеніе.

A гулъ не умолкалъ; напротивъ, онъ стоялъ и земля дрожала. Казалось, онъ росъ и ширился. Итакъ до самаго вечера — и вдругъ все смолкло. Ночная тишина послѣ этого гула и грома казалась грознѣе и ужаснѣе. Ночь стала тихая, но темная, какъ яма. Ни звѣзды на небѣ, ни мѣсяца, однѣ темныя, черныя тучи на свинцовомъ небѣ ползли медленно.

Всѣ мы въ эту злополучную ночь не смыкали глазъ. Каждый изъ насъ забился въ свой уголъ. Я ушла къ себѣ, оставивъ батюшку и матушку вмѣстѣ, сидѣвшихъ рядомъ въ молчаніи. Подлѣ меня рядомъ, жила Марья Семеновна, и всю ночь я слышала, какъ она читала молитвы и клала земные поклоны. Подъ ея монотонный шопот я задремала. Вдругъ услышала я топотъ коня; гулко раздавался онъ въ этой ночной тиши. Я прислушалась, едва переводя духъ. Вотъ онъ ближе и ближе. Да, это скачетъ верховой, и какъ скачетъ! Во тьме ничего не видно, только слышно. Я сбѣжала на крыльцо. Все ближе и ближе, и въ воротахъ двора, сквозь мглу разсвѣта мелькнулъ темный образъ всадника — на дворъ прискакалъ онъ; его тонкая фигурка нагнулась впередъ на шею измученнаго коня. И вотъ он ужъ у крыльца, и съ коня взмыленнаго, испачканнаго грязью, забрызганнаго пѣной, соскочилъ онъ, братъ мой, милый братъ мой. Я бросилась на него и обвила его шею моими, замиравшими отъ радости и испуга, руками. Онъ поспѣшно поцѣловалъ меня, но отстранилъ и ринулся въ домъ. Громко стучали шаги его, когда онъ бежалъ стремглавъ по лѣстницѣ. Раздался крикъ, страшный крикъ матери — и все замерло. Когда я наконецъ могла вбѣжать на лѣстницу, то увидѣла брата посреди нашего семейства, тѣснившагося вокругъ него. Мы вошли въ гостиную; братъ заперъ дверь за мною, не впуская меньшихъ дѣтей. Мы остались въ четверомъ — батюшка, матушка, братъ и я.

— Батюшка, свѣжую, сильную лошадь! Я долженъ сейчасъ ѣхать назадъ. Прикажите осѣдлать. Моя лошадь, почитай, загнана.

— Сейчасъ осѣдлать Лебедя и подвести къ крыльцу.

Онъ обратился къ сыну.

— Ну, говори.

— Было большое сраженіе.

— Знаю.

— Мы не побѣждены (отецъ перекрестился), но намъ приказано отступать. Дядя Дмитрій Ѳедоровичъ выхлопоталъ мнѣ позволеніе отлучиться на нѣсколько часовъ и приказалъ мнѣ заѣхать къ вамъ, и сказалъ, чтобы вы уѣзжали тотчасъ. Здѣсь небезопасно. Французы идутъ за нами слѣдомъ.

— А Москва? Москва!

— Не знаю, батюшка; никто ничего не знаетъ. Предполагаютъ, что передъ Москвой будетъ другое сраженіе, что ее отстоятъ… Мы отстоимъ ее, батюшка, продолжалъ братъ съ жаромъ, — отстоимъ или всѣ ляжемъ на мѣстѣ. Но вамъ оставаться здѣсь нельзя. Матушка, сестры… тутъ невдалекѣ потянется Бонапартова армія. Уѣзжайте немедля, тотчасъ.

— Но куда?

— Армія идетъ на Москву. Ступайте на югъ, въ Алексинъ, черезъ Малый Ярославецъ. Тамъ нѣтъ непріятеля, онъ идетъ съ другой стороны. А теперь прощайте. Мнѣ пора. Благословите.

Братъ опустился на колѣни; и родители благословили его. Прощаніе не длилось. Онъ спѣшилъ, ему надо было скакать 60 верстъ до Москвы. Онъ сѣлъ на лошадь, и она вынесла его во весь опоръ изъ родительскаго дома. Въ мигъ исчезъ онъ изъ глазъ нашихъ за деревьями аллеи. Его пріѣздъ, свиданіе, отрывистыя рѣчи — все произошло такъ быстро, что намъ казалось это сномъ, бредомъ больнаго воображенія.

Какъ мы ни спѣшили, а ближе вечера выбраться не могли, ибо пришлось, въ виду возможности непріятельскаго нашествія, многое брать съ собою, а оставшееся сносить въ подвалы дома, въ кладовые, закладывать двери камнями и замуравывать ихъ. На бѣду вышло новое затрудненіе — не хватило лошадей для лишнихъ подводъ. Ихъ давно искали въ табунахъ и въ поляхъ, гдѣ паслись онѣ. Перепуганные слуги бѣгали зря, дѣло не спорилось въ ихъ рукахъ, и только энергія батюшки и его разумныя и строгія приказанія могли водворить нѣкоторый порядокъ. Совсѣмъ смерклось, когда наконецъ запрягли лошадей. Темная осенняя ночь стояла, когда мы всѣ, помолясь, вышли изъ дому. большая толпа собравшихся крестьянъ и дворовыхъ собралась на дворѣ. Начались прощанія и общія слезы. Бабы выли и причитали, мужики стояли мрачные и суровые.

— Ну, православные, сказалъ отецъ громко, — слушайте, что я скажу вамъ. Бабы! не голосить, уймитесь, причитаньемъ не поможете. Молодые ребята записывайтесь въ ополченія, кого не возьмутъ въ солдаты. Бурмистръ и міръ распорядится. Надо всѣмъ идти и класть голову за наше правое дѣло. Я тоже поступаю на службу и съ меньшимъ сыномъ. Жену и дочерей везу къ роднѣ; будутъ молиться Богу за всѣхъ насъ. А вы, старики съ бабами и дѣтьми, соберите пожитки, припрячьте, что можно, заройте въ землю и не оставайтесь въ деревнѣ. Возьмите хлѣбъ, ступайте въ лѣсъ, выройте землянки и схоронитесь, пока холода не настали, а тамъ, что Богъ дастъ. Быть можетъ, мы съ врагами и управимся. Въ деревню навѣрно придетъ онъ, если, какъ въ томъ сомнѣваться нельзя, его отобьютъ отъ Москвы. Нельзя знать, по какой дорогѣ онъ отступитъ или разбредется. Ну, прощайте, братцы! Прощайте, дѣти! Дастъ Богъ — увидимся, а не увидимся, не поминайте меня лихомъ и простите, въ чемъ я согрѣшилъ передъ вами, или кого обидѣлъ. Если я буду убитъ, помяните душу мою въ вашихъ молитвахъ; счастливо оставаться. Господь съ вами; на него одного надѣяться надо, и не оставитъ Онъ насъ во дни скорби.

Отецъ поклонился на всѣ стороны, и блѣдный, но спокойный, сошелъ съ крыльца, провожаемый, напутственный желаніями и благословеніями растроганнаго и смущеннаго люда. Онъ сѣлъ въ коляску. Стали усаживаться въ экипажи, и всѣ мы тронулись въ путь.

— Стой! закричалъ вдругъ батюшка не своимъ голосомъ и выпрыгнулъ изъ коляски съ пыломъ молодости. Его окружили крестьяне и дворня.

— Забылъ. Тутъ большіе у меня запасы хлѣба, сѣна и овса. Не хочу я кормить врага добромъ нашимъ.