Георгий Кубанский - Гринька - «Красный мститель»

«Здоровенный дядька!» — с уважением подумал Гринька и с еще большей симпатией посмотрел на обветренное лицо Романа Петровича с выгоревшими бровями и золотистыми редкими усиками. Как и каждому мальчугану, ему нравились сильные люди.

— Присаживайся рядком… — Роман Петрович подвинулся. — Вот так. Теперь рассказывай: кто ты и откуда?

Гринька устроился на кушетке поудобнее — поджал босые ноги под рубашку — и плутовато прищурился:

— А ты кто? Почему меня выручил?

— Обо мне речь впереди, — остановил его Роман Петрович. — Зовут тебя?..

— Гринька.

— Григорий, стало быть? Гриша. Грицько! — повторил Роман Петрович, будто выбирая, как звучит лучше. — Хорошее имя! Рассказывай, Григорий, Гриша, Грицько, Гринька! Кто ты такой?

— Я большевик-одиночка.

— Что-о?

Роман Петрович от удивления даже приподнялся с кушетки.

— Большевик-одиночка, — твердо повторил Гринька.

— Вот это да! — развел руками Роман Петрович. — Сколько живу… Первый раз слышу о такой партии!

— Такой партии нету, — серьезно поправил его Гринька. — Просто я сам, один — большевик. Без партии. Потому и одиночка. А вот подрасту немного, запишусь в партию. Тогда уже стану настоящим большевиком.

— Рановато тебе в партию, — сказал Роман Петрович.

— В самый раз! — решительно отрезал Гринька. — Видал, какого я генералу рака испек?

— Видел.

— И думаешь, меня в большевики не примут?

— Нет.

— Почему?

— Маловат. Подрастешь немного — пойдешь в комсомол.

— Куда? — насторожился Гринька.

— В Коммунистический союз молодежи.

— Нет! — мотнул головой Гринька. — Я лучше в большевики.

— В большевики! — усмехнулся Роман Петрович. — Экой торопыга! А знаешь ты, к примеру, что такое классовая борьба?

Гринька неловко замялся.

— Вот! — продолжал Роман Петрович. — Какой же ты большевик, если даже не слышал о классовой борьбе?

Гриньке стало неловко под ласковым взглядом Романа Петровича.

— Ничего! — смущенно протянул он. — Я выучусь.

— Когда еще ты выучишься! — не уступал Роман Петрович, уверенно направляя разговор к своей цели. — А сейчас? Кто за тебя бороться будет?

— Я французскую борьбу знаю! — буркнул Гринька. — И кавказскую. С подножкой.

Теперь уже опешил Роман Петрович. Человек он был холостой, беседовать с ребятами по-серьезному ему еще не приходилось.

«Как же это я?.. — думал он. — Заговорил о комсомоле и не подумал, что здесь и взрослые-то многие не знают, что полгода назад в Советской России организован комсомол. О классовой борьбе заговорил! Додумался!» Стараясь скрыть свое смущение, он круто повернул разговор:

— Сколько тебе лет?

— Двен… — Гринька запнулся и быстро поправился. — Тринадцать. — И для большей убедительности добавил: — В аккурат.

— Что ж… тринадцать лет — возраст подходящий.

Роман Петрович обдумывал, как бы ему незаметно снова повернуть беседу в нужную сторону.

Неожиданно помог ему сам Гринька.

— А где этот коммунистический союз? — спросил он.

— В России.

— О-о! — разочарованно протянул Гринька. — А здесь нету его?

— Покамест нет. Прогоним беляков — и здесь комсомол будет. Так-то, друг ситный! Придется тебе ехать в Советскую Россию.

— Не поеду! — буркнул Гринька.

— Не поедешь? — удивился Роман Петрович. Всего ожидал он, только не этого.

— Почему?

— Не поеду! — упорно повторил Гринька, избегая встречаться взглядом с Романом Петровичем.

— Пойми, хлопец, тебя ищут по всему городу.

— Пускай…

— На тебя беляки злы так, что хватают всех бездомных ребят.

— Ну и пусть хватают!

Опущенное лобастое лицо Гриньки стало вдруг упрямым, далеким от собеседника.

— Поймают тебя.

Мальчуган упорно молчал.

— Попадают в тюрьму люди более опытные, чем ты.

Гринька отвернулся к окну, притворяясь, будто очень заинтересовался большой синей мухой, трепетавшей на стекле.

— В Советской России тебя возьмут в детский дом, — продолжал Роман Петрович. — Получишь ты кровать, чистую постель. Ребят там много. Пойдешь с ними в школу. В комсомол тебя примут.

Гринька поднял наконец голову. Он посмотрел так, словно Роман Петрович своими уговорами причинял ему боль. И опять смолчал, не ответил.

Но Роман Петрович твердо решил настоять на своем. Надо было спасти парнишку от неизбежного провала. И он пошел на крайнее средство:

— Ты говорил, что отец твой перешел в Красную Армию?

— Перешел.

По голосу мальчика, по тому, как он оживился, Роман Петрович решил, что разговор идет к желаемой цели.

— Слушай, хлопец, — продолжал он, — и подумай как следует. А вдруг отец твой ранен, лежит где-то в госпитале? Один. Без родных. И даже не знает, жив ли ты…

— Не поеду! — Гринька вскочил с кушетки. Бледный, с вытянувшимся упрямым лицом, он сразу показался старше своих лет. — У меня… мамка… в здешней тюрьме. — Он тяжело перевел дыхание и еле слышно добавил: — За отца ее взяли…

Гринька хотел сдержаться… и не смог. По щекам его медленно сползли две крупные слезы. За ними по блестящему влажному следу покатились еще… Он отвернулся к окну и плакал, притворяясь, будто бы очень занят бьющейся о стекло мухой.

Слова мальчугана сбили Романа Петровича. Значит, Гриньку удерживает в городе не только мальчишеская удаль, задор, а большое чувство сына. Мать в беде… Как же это забыл он о том, что мельком прочел в листовке? Так вот почему Гринька оказался на улице и стал «Красным мстителем»!..

В комнате стояла такая тишина, что жужжание мухи, бьющейся о стекло, стало неправдоподобно громким…

Настроение мальчугана — горестное, тягостное — передалось и Роману Петровичу. Неловко было сидеть и молчать. Но и спорить невозможно. И все же следовало что-то предпринять Дом «мамаши» не мог быть надежным убежищем для Гриньки. Слишком уж шустр и предприимчив паренек. Такого в четырех стенах не удержишь. А на что еще может пойти мальчуган, подстегиваемый жгучей тревогой за арестованную мать? Как ни ломал голову Роман Петрович, придумать ничего не удавалось. Поэтому он облегченно вздохнул, когда в приоткрытую дверь заглянула Анастасия Григорьевна и вызвала его из комнаты.

Во дворе, на толстом чурбане, заменявшем лавочку, сидел сухощавый, крепко сбитый человек. Серенький бумажный костюм с простеньким галстуком как-то не шел к его скуластому лицу с двумя резкими морщинами вдоль щек.

— Меня зовут Сергей. — Незнакомец протянул широкую, крепкую руку. — Тебе говорили о моем приходе?

Говор у него был не здешний, а круглый, чуть окающий.

Сергей назвал имя человека, поручившего Роману Петровичу перебросить его морем в Ростов-на-Дону.

— Был такой разговор, — подтвердил Роман Петрович. — Что ж, раз надо, сделаем…