Михаил Коршунов - Девять возвращений [Повести и рассказы]

Светлана слушает тревожные короткие удары сердца и зовет, зовет Володю…

Из бокса доносится звон стекла. Шприц!

Светлана вскакивает и бежит к девочке.

— Что? Что случилось?

— Ничего не случилось.

— Мне показалось, вы готовите шприц.

— Я давала девочке пить.

В боксе слабый свет от настольной лампы под глубоким абажуром. У девочки глаза открыты. Строгие, красивые глаза Кальмы.

— Папа, — шепчет девочка. Она сейчас в сознании. — Доктор, где папа?

— Папа уже летит в Москву.

— Летит на самолете, — говорит девочка. — Папа у меня храбрый. Пусть мороз, а он прилетит ко мне. Да, доктор?

— Да. Он храбрый. Он прилетит, пусть мороз.

— А вы знаете, кто стучит за окном?

— Кто?

— Мороз. Ему скучно ночью. Он сядет на крышу и приколачивает ледяными гвоздями сосульки. Холодно. Я боюсь холода.

Светлана понимает — опять легкий бред.

— Это Снеговик со своей дочкой Снежинкой тебя проведать приходит. Снежинка ласковая, веселая, в бобровом капоре, в тулупчике на жемчужных пуговках, в шубенных рукавичках. Помнишь книжку про нее?

— Да, — говорит девочка и закрывает глаза. Она устала.

Слышно, как по коридору проходит нянечка в мягких, войлочных туфлях. Где-то вдалеке скрипнет дверь или донесется приглушенный свист — это из баллона набирают кислород в резиновую подушку. И вновь тишина.

Тишина в боксе. Тишина в клинике. Тишина за ночным морозным окном.

Девочка открывает глаза:

— Доктор, поговорите о чем-нибудь со мной.

— О чем же поговорить?

— Расскажите про какую-нибудь книжку. Я люблю слушать про книги.

— Хорошо. Я расскажу тебе про одну книжку. У самого моря, в большом городе, заболела девочка. Посмотрели ее доктора и сказали, что девочку можно скоро вылечить, если в городе наступит тишина. Девочка должна уснуть. И вот на время замолк большой город: перестали гудеть паровозы и пароходы, фабрики и заводы, перестали кричать ласточки, шелестеть на деревьях листья, и даже смирилось море. Наступила тишина. И девочка уснула. А город не спал, волновался. Не спали доктора, ласточки, деревья, море. Ждали, чтобы девочка проснулась — здоровая и веселая.

«Вот и теперь, — подумала Светлана, — не спит старый профессор — нет-нет да и позвонит по телефону: ну как? Не спит дежурный врач, тоже заходит: ну как? Торопится, не спит Володя. Звонит полковник».

— А что было, когда она проснулась? — спросила девочка.

— Она поправилась и больше не болела.

— Никогда не болела?

— Никогда.

— И осталась жить в том городе, возле моря?

— Да.

— И у нас сейчас тихо, в нашем городе.

— Да, тихо.

— И я усну.

— Усни и ты.

Каждые два часа Светлана делает записи в дневнике истории болезни девочки.

«23 часа 05 минут. Температура —39. Состояние крайне тяжелое. Дыхание — до 36 в минуту. Пульс — 100, вялый, не вполне ритмичный».

Девочке все хуже. Она все чаще теряет сознание. Дыхание учащается. Сердце угасает.

Светлана уже не сомневалась: девочка умирала. Теперь она хотела только одного, чтобы успел прилететь Володя.

Однажды вечером няня вызвала ее и сказала:

— Вас требует в швейцарскую военный.

Значит, успел… Но как она скажет ему о девочке? Какими словами? Где взять эти слова?

Володя был в летной рабочей форме: в унтах, в меховой куртке, через плечо на ремешке — планшет с прицепленным к нему шлемофоном. Лицо спокойное, но очень усталое. Около припухших от утомления глаз — морщины, морщины, мелкие, резкие.

— Володя, я так тебя ждала! Девочка…

— Знаю. Мне сказал полковник.

— Все сказал?

— Да, все.

Володя снял куртку, и Светлана повесила ее на вешалку. Нашла чистый халат, подала Володе.

В швейцарскую вошел солдат, козырнул:

— Товарищ майор, мне быть при вас?

— Нет. Возвращайтесь на аэродром.

— Слушаюсь!

Солдат ушел.

— Ты что, прямо с аэродрома?

— Да.

Володя пытался завязать тесемки на рукавах халата. Медлил идти к девочке. Готовил себя для встречи с ней. В раздевалку вбежала сестра:

— Светлана Юрьевна! Скорее!

Девочка лежала на высоких подушках. Глаза закрыты. Ночная рубашка сползла с плеч, оголила худенькую грудь с глубокой впадинкой на шее между ключицами.

— Камфару и кислород! — приказала Светлана сестре. Повернулась к Володе: — Садись.

— Я постою, — ответил он не сразу.

Принесли шприц и кислородную подушку.

Светлана сделала укол. Смочила в воде кусочек марли, обмотала воронку у мундштука подушки, чтобы кислород не сушил губы, и приложила ее ко рту девочки.

Володя стоял сзади. Лицо скрыто темнотой. Светлана чувствовала, с какой силой он сдавил пальцами спинку стула, на котором она сидела.

Светлана кончила давать подушку. Сестра принесла следующую. Дыхание у девочки оставалось затрудненным. Вдруг ресницы раскрылись.

— Я прилетел к тебе! — сказал Володя.

Девочка не ответила. Только ресницы вздрогнули.

— Ты меня слышишь? Я прилетел к тебе.

— Она не слышит, — ответила с трудом Светлана. — Она без сознания.

Володя приподнял девочку. Прижал к себе.

И опять тишина. И опять Володя стоит за спинкой стула. Светлана дает подушку за подушкой кислород. Смачивает и смачивает марлю на воронке мундштука.

Капельки стекают по подбородку девочки в ямку между ключицами. Пятнышко воды. Светлана следит, как оно пульсирует у горла. Боится вытереть. Кажется, что, если прикоснется, перестанет пульсировать, девочка погибнет.

Светлана не отрываясь смотрит на него, на это пятнышко.

Потянулись долгие, молчаливые минуты. Молчал Володя. Молчала Светлана. Только сипел кислород в мундштуке подушки. Дыхание девочки делалось реже и неслышнее.

И вот свершилось то, что должно было свершиться: пятнышко воды шевельнулось в последний раз и застыло.

Сыпался холодный снег за холодным окном.

Потонули в снегу, погасли огни города.

Потонули, погасли звезды.

Длинные накатистые волны медленно идут на берег. Морская трава, свалявшаяся в коричневый поясок, лежит вдоль берега у самого края прибоя. В траве копошатся мелкие крабы и улитки.

Берег — узкая стрелка. По одну сторону — гнилое море Сиваш, по другую — Азовское.

Место пустынное, нежилое: песок, ракушки. Ни деревьев, ни пресной воды. Кустики песчанки и степные жесткие цветы дрока.

На стрелке жили дед Ермак с внучкой Капой.

Дед сторожил соль, которую рабочие добывали из Сиваша. Ее посылали на химический завод в Запорожье, ставили опыты.