Михаил Коршунов - Девять возвращений [Повести и рассказы]

И вновь, как и тогда, мы стояли на набережной, облокотившись о чугунные перила. С набережной опрокинулись в море огни фонарей. Раскачивались на тихих волнах. Слышно было, как поскрипывали у лодок и баркасов чалки.

Над морем повис ковш Большой Медведицы. Казалось, сейчас окунется, зачерпнет теплой сверкающей воды и поднимет к звездам.

Я стоял и думал: вырастут Вовки и сделаются хорошими людьми. Вырастет Гошка и сделается зоологом или ботаником. Вырастут Таня, Спартак, Жорка, Юля, Вадим, а мы с Леной постареем. И только море останется таким, каким оно и было.

Леонид Аркадьевич Лавров работал в университете — занимался изучением стран Востока.

У него была сестра Женя, а у Жени был сынишка Гарька.

Женя предложила Леониду Аркадьевичу, чтобы взял Гарьку и отправился на лето пожить за город, в лес, в поселок Черемушки.

В Черемушках у Жени небольшой домик, сложенный из сосновых бревен, под деревянной, покрытой щепой крышей.

Сама Женя поехать в Черемушки не могла: ее проектная мастерская, где она работала архитектором, была занята выполнением срочного заказа и отпуска следовало ждать не раньше осени.

Гарьку тоже никуда нельзя было послать с детским садом: только что переболел свинкой и теперь должен был выдержать три недели карантина.

— Ну хорошо, — сказал сестре Леонид Аркадьевич. — Отправляй. Только…

— Всякие «только» потом. В основном вопрос решен. Правильно?

— Ну правильно… ну решен, — уступил Леонид Аркадьевич и слабо махнул рукой.

Перечить Жене бесполезно: нравом упряма и напориста.

— Как с продуктами? Устроитесь. В Черемушках есть магазин. Из деревни станут носить молоко. А готовить будет Матрена Ивановна, она живет через три двора. Как приедете, зайдите к ней. Я послала письмо. Да и вообще среди людей не пропадете.

Дома Леонид Аркадьевич уложил в чемодан свои восточные книги и словари, бутылку с чернилами, полотняные брюки, майку, галстук, запасные косточки-вкладыши, которые употребляются для того, чтобы не мялись концы воротничков у рубашек, круглые резинки для рукавов.

Женя собрала Гарьке тоже чемодан, а в чемодане — белье, тетрадь для рисования, краски, заводной волчок с сиреной, пара новеньких ботинок.

Леонид Аркадьевич жил отдельно от сестры, жил одиноко, занимался научной работой в университете и с детьми никогда ничего общего не имел.

Дети пугали его той заботой, которой, как ему казалось, они требовали.

А тут предстояло прожить вместе с Гарькой с глазу на глаз почти два месяца.

В день отъезда все трое сошлись на вокзале.

Пока Гарька восседал верхом на одном из чемоданов и старательно сосал леденцовую конфету, гоняя языком от щеки к щеке, Женя негромко говорила брату:

— Ты, Леонид, его воспитывай, не стесняйся. Принимай меры, какие найдешь нужными.

— Что, обязательно меры? — насторожился Леонид Аркадьевич, поглядывая искоса на Гарьку.

Сквозь ворот рубашки видны тоненькие ключицы, на худеньком затылке — ямка, куда уползла косица нестриженых волос, колени и локти по-детски острые. Ну какие там меры!

— Нет, конечно, не обязательно, но если расшалится и будет мешать работать…

— Ну хорошо, хорошо, там видно будет, — ответил Леонид Аркадьевич, человек мягкий, вежливый, с застенчивыми близорукими глазами.

К перрону подали пригородный поезд.

Женя обняла и поцеловала сына с карамелькой во рту, потом брата и заторопилась на работу.

Когда Женя отошла уже на порядочное расстояние, Гарька, одолев наконец свою нескончаемую карамель, проговорил со вздохом:

— А ключ от дома…

— Что ключ? — не понял Леонид Аркадьевич.

— У мамы в сумке остался. От дома в Черемушках. Она просила напомнить.

— Так что ж ты прежде молчал! — с сокрушением воскликнул Леонид Аркадьевич и от волнения сдернул с себя очки.

— Я сам только вспомнил.

Женя ходит быстро, размашисто, и догнать ее не просто.

Дядька и племянник закричали на весь перрон:

— Женя!

— Мама!

— Женя!

— Мама!

Женя оглянулась: то ли услышала крики, то ли хотела окончательно удостовериться, что уже отправила брата и сына в Черемушки.

Леонид Аркадьевич и Гарька беспорядочно замахали руками.

— Погоди!

— Ключ! Ключ!..

Но вот ключ у Леонида Аркадьевича, и они с Гарькой, успокоенные и примиренные, сидят в вагоне друг против друга у окна.

Над головами в багажных сетках, тоже друг против друга, два чемодана — большой и маленький.

Всё в порядке.

Крикливый, петушиный гудок пригородного поезда.

Толчок назад — состав скрипнул, сомкнулась сцепка. Толчок вперед — состав болтнулся, лязгнул перекидными мостками и стронулся с места.

Отстучали под колесами сортировочные стрелки, проплыли водонапорные башни и угольные ямы, и поезд заскакал по рельсам легкими дачными вагончиками.

Леонид Аркадьевич и Гарька молчали, смотрели в окно.

Густой паровозный дым опадал низко на землю, и козы, привязанные к колышкам на лужайках и в рощах, отворачивались, мотали в неудовольствии головой. Ребята-пастухи приветственно подкидывали фуражки.

Пересекли узкую речушку, сплошь усыпанную рыболовами.

По шоссе, соревнуясь с поездом, мчалась полуторка.

Леонид Аркадьевич спохватился: Гарька ничего не жует.

— Ты есть не хочешь?

— Нет. А вы?

— Я тоже не хочу. Ты, когда захочешь, скажи.

— Скажу.

У Леонида Аркадьевича в кармане пиджака два яблока. Ими надеялся поддержать Гарьку, если тот неожиданно проголодается, пока они устроятся в Черемушках с едой.

Гарьке о яблоках было известно. Еще на вокзале он поинтересовался у дядьки, отчего это у его пиджака так оттопырен один карман.

На ближайшей станции Гарька сказал, увидев, как из шланга поливают платформу водой:

— Я тоже поливал из кишки улицу. А вы поливали, дядя Леня?

Леонид Аркадьевич пристально сквозь очки поглядел на платформу и ответил, что как будто никогда прежде не поливал из кишки улицу.

— А яблоки вы как едите? — неожиданно спросил Гарька. — Я — вместе с косточками.

Леонид Аркадьевич сказал, что предпочитает есть без косточек, но понял, в чем дело: достал из кармана яблоко и протянул Гарьке.

Гарька взял яблоко, поблагодарил и начал грызть, побалтывая ногами.

Покончив с яблоком, перестал болтать ногами и завел разговор со стариком соседом: попросил у старика примерить его очки, потому что они были в тяжелой роговой оправе и имели гораздо более внушительный вид, чем очки Леонида Аркадьевича — маленькие, с тонкой металлической окантовкой.