Сигизмунд Либрович - Живые примеры [Совр. орф.]

Как-раз в ту минуту, когда Замятин направлялся к выходу из больницы, дежурный фельдшер заявил, что сейчас принесли на носилках тяжело больного старика.

— Жаль бедного, он, кажется, очень страдает, — прибавил фельдшер, — при этом, несмотря на лохмотья, которыми он прикрыт, мне кажется, что этот человек принадлежит к лучшему классу общества: у него очень благородное выражение лица и взгляд необыкновенно умный.

— Где же этот больной? — прервал его Замятин.

— Вот его только что внесли в комнату.

Молодой хирург бросил пытливый взгляд на лежавшего на носилках старика. Бедный едва дышал. Грудь его тяжело поднималась, костлявая, худая рука недвижно повисла на пол; черты лица выражали сильное страдание.

— Доктор… помогите… очень… очень… страдаю, — чуть слышно проговорил он, когда Замятин нагнулся, чтобы послушать дыхание больного.

Замятин встрепенулся. Голос старика показался ему знакомым. Он потер лоб рукою, как-бы желая что-то припомнить.

— Послушайте, — обратился он к больному: — не зовут ли вас Ульяшев?.. Не жили ли вы раньше в Казани?..

— Точно так, — ответил старик, широко раскрыв глаза.

Губы Замятина задрожали.

— Прошу этого больного перенести ко мне на квартиру, — сказал он. — Я обязан этому человеку многим, пожалуй всем… Я буду за ним ухаживать не как врач только, но и как сын… Прошу немедленно перенести его ко мне… Я иду вслед за носилками.

Слова эти были сказаны хотя дрожащим голосом, но энергично и громко. Приказание доктора было тотчас исполнено.

Кто этот загадочный старик? Откуда это знакомство молодого доктора с нищим в лохмотьях? Какая тайна кроется в поведении Замятина?

Тщетно старались саратовцы в течение целых двух месяцев найти ответ на эти вопросы. Замятин молчал и видимо избегал разговоров про своего первого пациента, никто же другой тайны не знал.

Замятин в точности исполнил свое обещание: он отдал больному старику лучшую комнату в своей квартире, приставил к нему отдельного слугу, сам подолгу сидел у его кровати и прилагал все старания, чтобы поставить старика на ноги.

Спустя месяц старик настолько поправился, что мог уже сидеть у открытого окна.

— Доктор, — обратился он раз к Замятину, — скажите мне, чем заслужил я такое необыкновенное внимание с вашей стороны? Вы ухаживаете за мною как родной сын, между тем — я решительно не припомню, чтобы я что-либо сделал для вас такое…

— О, вы сделали много… много… Может быть, вы забыли, но я не забыл, — ответил Замятин. — Припомните — это было давно, 23 года тому назад… Я был тогда бесприютным сиротою… только что лишился отца… остался без средств, даже без куска хлеба… Мне пришлось просить милостыни, но никто не давал мне ни гроша, все только кричали: «иди работать», — работы же никто не хотел дать… В отчаянии я сел на пороге одного богатого дома, голодный, измученный… Вдруг на пороге появилось двое нарядно одетых детей… Я хотел протянуть руку, попросить милостыни, но побоялся, чтобы они не прогнали меня или не сказали тоже: «иди работать». Дети — это был мальчик лет 11 и девочка лет 10 — оказались лучше других людей: увидав меня, они тотчас же расспросили, кто я, откуда, чего мне надо, вынесли мне кусок хлеба и сказали много ласковых слов… Мальчик, не довольствуясь этим, побежал к отцу и попросил его помочь бедняку…

— Да, да, помню… — прервал его старик. — Это был мой сын… По его просьбе, я оставил у себя бедного сироту и потом определил его в приют… Что с ним сделалось затем — не знаю… Но неужели этот нищий мальчик — это вы, доктор?

— Да… В приюте обратили внимание на мои способности, определили меня в гимназию, а затем в академию, доставили стипендию — и я сделался доктором… По выходе из приюта, я направился к тому дому, где жил этот добрый человек, который мне помог и сжалился над моею судьбою… Мне рассказывали, что дети его умерли, сам он разорился и уехал неизвестно куда… Я запомнил только фамилию его — Ульяшев — и в сердце моем запечатлелись черты моего благодетеля… И вот все, что я теперь делаю для вас, это только уплата долга «за кусок хлеба и ласковое слово»…

Старик Ульяшев скоро выздоровел. Замятин, однако, не хотел расстаться с своим «благодетелем»; старик до сих пор живет в доме доктора. Он нянчит его детей, которые не называют его иначе как «дедушкой».

В кабинете Андрея Павловича Бурова, перед диваном, стоял небольшой столик из красного дерева. Вечером, возвращаясь со службы, Андрей Павлович имел обыкновение садиться у этого стола. С газетою или книгою в руках, он проводил здесь время, иногда до поздней ночи.

Столик был покрыт старою, вязаною, белою салфеткою. При роскошном убранстве всего кабинета, салфетка эта, совсем простая, да притом сильно уже попорченная и во многих местах испещренная пятнами, бросалась поневоле в глаза и неоднократно вызывала недоумение со стороны знакомых и сослуживцев Андрея Павловича, которые навещали его довольно часто. Раз как-то зашел разговор о том, почему Андрей Павлович не купит другой, более изящной салфетки на стол.

— Нет, ни за что, — ответил решительным тоном Буров, — эта салфетка сделана руками моей матери, и я получил ее в подарок, будучи еще юношей; она составляет для меня дорогое воспоминание; я не соглашусь так легко заменить ее новою.

— Значит, вы никогда не намерены с ней расстаться? — спросил, смеясь, один из присутствующих.

— Отчего же? — ответил Андрей Павлович, — но я расстанусь с ней только тогда, когда моя дочь подрастет и научится рукоделиям настолько, чтобы собственноручно связать мне новую такую же салфетку.

Слова эти услыхала совершенно случайно единственная дочь Андрея Павловича — Нюта. Глубоко запечатлелись они в ее памяти. С этого дня она с нетерпением стала мечтать о том времени, когда будет в состоянии исполнить желание отца. Наконец, это время приблизилось. Нюту стали в пансионе обучать рукоделиям. Она училась чрезвычайно прилежно и в скором времени сделала такие громадные успехи, что учительница нашла возможным предложить ей начать какую-нибудь более крупную, самостоятельную работу.

— Вам предоставляется самой выбрать, что пожелаете связать: салфетку ли, прошивку для одеяла или подушки, мешок или что-нибудь подобное, — говорила учительница. — Предупреждаю вас, однако, Нюта, что работа должна быть сделана всецело вашими руками. Я ограничусь лишь указаниями, если вы где-нибудь ошибетесь, и советами относительно выбора узора.