Лидия Чарская - Большая книга новогодних историй для девочек

– Действительно, только на ней и глаз отведешь, – вставила свое слово Августа, – как стоит она перед трюмо, словно королева какая, так даже приятно глядеть, девицы, не то что Мыткина толстуха или эта посланница-жердь барочная! Смотреть противно!

– Посмотрите и на жердь, Авочка… – съехидничала Саша, – больна наша Бецкая. Еще неизвестно, повидаем ли мы ее когда!

– То есть как это не повидаем? – испуганно вырвалось у Нюши, старшей мастерицы.

– Не померла бы, девицы, любимица наша?

– А-а-а! – пронеслось не то стоном, не то криком по комнате, и, конвульсивно зажав в пальцах ножницы, Ганя поднялась со своего места, бледная как смерть.

– Ганюшка! Что ты? Рехнулась совсем девчурка! – заговорили и засуетились вокруг нее швеи. – Ганя, Ганька! Да что это, на ней лица нет, девицы! Водой ее спрыснуть, что ли, – заволновались они.

Но Ганю не пришлось спрыскивать водою. Она опомнилась в ту же минуту и опустилась, словно обессиленная, на свое место.

– За свой предмет, за душеньку свою испугалась девчонка! – усмехнулась Августа, поправляя свою пышную, модную прическу и, внезапно бросив внимательный взгляд на Ганю и на ее работу, сама побледнела и, заметно меняясь в лице, прошептала чуть слышным шепотом:

– Да что ж это такое, девицы? Господи боже! Лиф-то индийский! Глядите, глядите, несчастье какое, – и, не будучи в состоянии прибавить что-либо от волнения, она, перегнувшись через стол, вырвала из рук Гани шелковый, из заграничной ткани лиф Мыткиной и растянула его между руками.

От распоротого наполовину бокового шва на лифе шел огромный прорез, сделанный ножницами на самом видном месте.

Дружное, исполненное бессловесного ужаса «ах» вырвалось у всех присутствующих в мастерской работниц.

От испуга ли при известии об опасности, грозившей жизни Бецкой, от волнения ли, сопряженного с этой вестью, дрогнула вооруженная ножницами рука Гани, но факт порчи лифа говорил сам за себя. Ужасное несчастье было налицо: огромный прорез «по живому месту» (означающему крепкую материю на языке швей) шел на самой груди лифа.

Случай являлся настолько чудовищным, что пораженные и уничтоженные вконец работницы в первую минуту не нашли в себе возможности произнести ни одного слова.

Жуткое молчание воцарилось в мастерской. Оно длилось с минуту, по крайней мере, потом заговорила первая Нюша быстрым и тихим шепотом, чтобы не быть услышанной в соседней комнате «страшной Розкой»:

– Ганюшка! Бедная! И как же это угораздило тебя! Бесталанная ты девонька! Ну, что «они» теперь сделают с тобою! Лучше бы тебе и на свет божий не родиться! Ах ты господи, эк ты беду на себя накликала, девочка!

– Да уж, попадет ей здорово, бедняжке! – и белокурая Августа покачала сочувственно своей хорошенькой головкой.

Что и говорить! – вмешалась Саша. – Коли Зину помните, из-за трюмо собственного на тот свет отправила, так из-за индийского лифа миллионщицы забьет она до смерти наверняка нашу Ганьку.

– Уж это беспременно, как пить дать, забьет, – сокрушенно вторила подругам черненькая, как мушка, Катя Семенова.

– Господи! Господи! И что-то будет теперь! – вздыхала рыженькая Матреша.

Все глаза обратились на Ганю. Та стояла, как к смерти приговоренная, без кровинки в лице, с испуганными, уставившимися в одну точку глазами и, казалось, мало сознавала, что говорилось и делалось вокруг нее.

Неожиданно чья-то желтоватая, худая рука с указательным пальцем, истыканным иглою, легла ей на плечо, а надтреснутый слабый голос проговорил под самым ухом девочки:

– Да полно вам запугивать-то раньше времени беднягу, видите сами, и так сама не в себе с перепугу девчурка. Полно вам. Лучше давайте-ка лиф мне этот злосчастный. Попробую зачинить прорез. Авочка, шелк мне передайте лиловый скорее! А ты, Ганя, не бойся! Бог не без милости и поможет нам.

– На бога надейся, а сам не плошай! – процедила сквозь зубы хорошенькая Августа, но, не осмелясь противоречить всеми уважаемой мастерице, протянула ей требуемую катушку с шелком.

– А ты, Таня, – строго произнесла последняя, окинув строгим взглядом юлившую подле нее Танюшу, – берегись передавать про несчастье наше Розе Федоровне. Смотри! Не бери греха на душу! Подведешь под наказание Ганюшку – век тебе этого не прощу!

– А я так и за ушеньки оттреплю, что искры посыплятся, сфискаль мне только, – пригрозила и Нюша и строго свела свои темные брови, сверкнув сердитым взглядом в сторону Тани.

– Да что вы, Анна Михайловна, и вы, Марья Петровна, за что обижаете зря, – захныкала Танюша, – да нешто я доносчица далась вам какая!

– Цыц ты! – прикрикнула на нее Матреша. – Еще Роза Федоровна услышит, не хнычь! Чините скорее прорез, Марья Петровна… Лишь бы страшилище наше не увидала. А там можно и повиниться самой заказчице… Попросить ее не выдавать… Все чистосердечно рассказать Мыткиной, невесте самой. Небось, смилостивится. С ее-то деньгами небось сто таких платьев можно справить. Ведь миллионщица! Чего уж тут! Чините вы только поискуснее, Марья Петровна, чтобы Роза Федоровна не увидала до времени, – спеша и волнуясь, говорила девушка, и вдруг замерла от неожиданности и испуга с раскрытым ртом.

Замерли и все остальные швеи, все до единой. На пороге мастерской стояла сама Роза Федоровна и обводила сидящих за столом работниц подозрительным, зорким и тревожно нащупывающим взглядом.

– О чем это, чтобы не узнала Роза Федоровна? – совершенно, по-видимому, спокойным голосом произнесла старшая закройщица, в то время как маленькие глазки ее останавливались то на том, то на другом лице. – Что надо скрыть от Розы Федоровны, девицы? – задала она вопрос и мгновенно замерла на месте, как каменное изваяние.

Ее глаза увидели то, что так старательно прятали от нее работницы-девушки: увидели кусок пестрого индийского лифа там, где ему вовсе не полагалось быть.

Индийский лиф в руках Марьи Петровны… О, это что-нибудь да значит!

Смутная догадка мелькнула тотчас же в голове старшей закройщицы. Она прищурила и без того маленькие глазки, еще раз обежала взглядом растерянные лица швей и сразу поняла все.

– Ты прорезала, кажется, лиф, Глафира? – не повышая голоса, но с мгновенно изменившимся лицом бросила она Гане.

Если до этой минуты Ганя мало думала о происшедшем по ее вине несчастье с «индийским» лифом и все мысли ее находились подле больной Ольги Леонидовны, то сейчас первые же звуки, произнесенные «страшной Розкой», вернули ее к ужасной действительности.

Перед нею, в двух шагах от нее, находилось бледное, по-видимому, спокойное лицо старшей закройщицы с плотно сомкнутыми губами, с маленькими, нестерпимо пронизывающими ее острым взглядом, глазами.