Марк Поповский - Люди среди людей

Хавкин потянулся к одежде. Костюм, аккуратно сложенный руками Мэри, лежал рядом с диваном. Поистине сегодня день великого прояснения. И «доброта» Сюрвайера, и его попытка сделать свою собственную «маленькую политику» на вакцине, и тот полный поворот кругом, который он совершил после выговора в городском управлении, - все обнажилось за считанные минуты. Тут не было, впрочем, больших открытий: чиновник есть чиновник, его руки всегда заняты одной работой - они удерживают кресло, на котором восседает владелец этих рук. Доброта, ум? Они вполне могут сопутствовать человеку, занимающему высокий пост. Но качества эти не имеют никакого касательства к поведению его на службе. Монтень, Бэкон, гуманные жесты, философичная болтовня - только мимикрия, приспособительная окраска мелкого или крупного должностного хищника. О них забывают в тот же миг, едва в опасности оказывается главное - карьера. О госпожа карьера…

Хавкин последний раз оглядел мрачноватый кабинет. Тащить корзину с фруктами - подарок Вирчанда - или собирать развешанные гирлянды не было сил. Темные, обитые тисненой свиной кожей стены, яркие пятна цветочных головок медленно плыли перед глазами. Цепляясь за стулья и спотыкаясь, он пошел к выходу. В коридоре и на лестнице было полутемно. Ступени мягко, как болотные кочки, уходили из-под ног. Пришлось прислониться к перилам. В вестибюле никого не было. Несколько шагов - и он, не замеченный, выберется из дома. Совсем небольшое усилие… Хавкин спустился еще на три ступени, когда из-за полуотворенной двери гостиной послышался голос Мэри:

- Нет, папа, Джозеф не виноват. Это я приказала провести их в кабинет. Ведь они друзья мистера Хавкина.

- Довольно с меня адвокатов! - рявкнул Сюрвайер. - Джозеф уже рассчитан, а мистер Хавкин сейчас одевается и, надеюсь, никогда больше не переступит порог нашего дома.

- Но он болен, папа. У него высокая температура. Он даже бредил…

- Пусть бредит в собственной комнате. Мне его бред надоел.

Спор утих, но не надолго. Хавкин успел спуститься еще на несколько ступеней, когда в гостиной с шумом отодвинули стул и голос Мэри твердо произнес:

- Если мистер Хавкин уйдет - я с ним.

Сюрвайер, видимо, сидел спиной к двери, потому что ответ его прозвучал очень глухо. Хавкин услышал только слово «эксперимент».

- Можешь считать это еще одним моим экспериментом, - ответила Мэри. - Но ни от госпиталя, ни от своих обязательств к этому человеку я не откажусь.

Теперь Мэри стояла так близко от приоткрытых дверей гостиной, что через щель в вестибюль падала ее тень. Хавкин мысленно увидел то, что происходит в гостиной: легкая фигурка Мэри в непримиримой позе; внезапно погрузневший Сюрвайер, который тяжело, с трудом поднимается из кресла; брошенная на пол газета.

- У тебя появились уже обязанности по отношению к этому субъекту?

- Да.

- Только медицинские или, может быть, уже Супружеские?

- Может быть…

Газированная вода сатуратора с шипением ударилась о дно стакана. Сюрвайер сделал несколько глотков, поставил стакан обратно на серебряный поднос. Нет, он не взорвался, не грохнул по столу кулаком. Только сказал, еле сдерживая ярость:

- Поедешь в Англию. Завтра же.

И совсем тихо, как шелест, как шепот, послышалось в ответ:

- Нет, папа. Поздно.

Солнце уходит за крыши домов, за кроны платанов и пальм. Где-то на западе за фешенебельным Морским бульваром, который запружен в этот час нарядными прогулочными экипажами, оно окунется в зеленые воды океана, и на истомленный духотой город поплывет волна прохлады. Но и тут на Артур-Роуд тоже многолюдно. Здесь почти нет цветных, и белые джентльмены со своими дамами нагуливают предобеденный аппетит, разглядывая витрины магазинов. Кроме витрин, фланируя вечером по красивым улицам бомбейского центра, можно рассматривать также прохожих, обсуждать костюмы и манеры встречных дам. Течет, обмениваясь критическими взглядами, публика по Артур-Роуд. Звучат достаточно острые, в меру приличные реплики. «Обратите внимание на этого красивого мужчину, что идет с хорошенькой спутницей. Бьюсь об заклад: это не его жена». - «Ах оставьте, разве вы не видите, что бедняжка буквально тащит этого субъекта?» - «Подумать только, такой приличный на вид господин - и среди бела дня пьян». - «Поверьте, она еще намучается с ним. Эти пьяницы…»

Хавкин не видит встречных, не слышит реплик. От подъезда дома Сюрвайера до калитки, ведущей во двор Медицинского колледжа, - всего три десятка шагов, но они на редкость трудно даются ему сейчас. Десять кубиков яда продолжают буйствовать в крови, десять кубиков мстят ему за миллиарды миллиардов чумных палочек, которые погибли в его колбах, погибли, превратившись в свою противоположность, в лекарство от чумы. Возле калитки Мэри просит его передохнуть. Хавкин чуть приваливается плечом к каменной опоре. Мэри становится рядом, добрый, верный друг Мэри. Не надо грустных глаз, девочка. Он вовсе не жертва. Скорее наоборот. Сегодня жертвами человека, его слугами, его рабами стали проклятые микробы - вечные убийцы и мучители человечества. Это для них начинается крестный путь, их отныне ждут страдания и гибель. А мы - победители. И имеем полное право на хорошее настроение. У Хавкина нет сил произнести всю эту тираду вслух, и он ограничивается одним лукавым вопросом:

- Ты действительно не боишься экспериментов? А?

И Мэри, верная Мэри, отвечает взглядом, где всё - вера и ни грана сомнения. Пусть сотни, пусть тысячи опытов. Пусть они никогда не кончаются. Пусть вся их жизнь будет поиск, риск и эксперимент.

В течение января 1897 года большое число джентльменов, как европейцев, так и местных жителей, предложили, чтобы им сделали прививки с целью доказать безвредность этого метода, и к концу месяца этот вопрос был решен к удовлетворению, я думаю, каждого, кто внимательно изучал его.

В последнюю неделю января эпидемия чумы разразилась в Бикульском исправительном доме в Бомбее, где заболело девять арестантов, из которых шесть вскоре умерло. Два десятка студентов и преподавателей Центрального медицинского колледжа направились в тюрьму, где им бьь ли сделаны прививки на глазах у заключенных, с тем чтобы своим примером они убедили арестованных испробовать предохранительное действие прививок. После этого почти половина заключенных согласилась на прививку.

Эпидемия длилась еще восемь дней. Привитые и непривитые оставались в абсолютно одинаковых условиях. Они получали одинаковую пищу и питье, работали и отдыхали в одни и те же часы, спали в одних бараках. Из 173 непривитых заболело 12 и умерло 6. В то же время из 148 привитых заболело двое, и оба выздоровели. Таков результат. Я считал его обнадеживающим.