Марк Поповский - Люди среди людей

- Но где же он, этот дом?

Мы стоим с профессором Макаровым на тротуаре под облетающими на ветру столетними липами и смотрим в прорезь узкого Предтеченского переулка. Нестерпимо сверкает позолоченный купол храма. С каменного крыльца его стекает по пустынному переулку скудный ручеек богомолок. Женщины в черных платочках доходят по переулку до угла и сворачивают налево, к трамвайной остановке. При этом они огибают на углу не маленький флигель вавиловского дома, как предсказывал профессор Макаров, а тяжелое кирпичное здание неопределенной архитектуры. Через дорогу видна черная зеркальная вывеска: «Миусский телефонный узел». Ничего не осталось: ни дома с мезонином, ни сада, где Николай Вавилов выращивал в юности какую-то особенно крупную картошку, ни второго флигеля. Переходим через дорогу, зачем-то бредем вдоль стен «узла», Николай Павлович растерянно тычет палочкой в цоколь здания:

- Но сад-то, сад куда делся?

Выходим из ворот телефонной станции и, не сговариваясь, поворачиваем в ближайший двор. Потом еще в один и еще. Мы спрашиваем у старожилов и случайных прохожих, когда был снесен дом Вавиловых, что они помнят о его обитателях. Большинство соседей пожимает плечами. Даже старенькие богомолки убеждены, что Миусский телефонный узел стоит на этом углу испокон веков. И почти никто в окрестных домах не слыхал фамилию семьи, которая дала России двух академиков.

Нечто подобное повторилось, когда я принялся собирать материалы про Вавилова - студента Тимирязевской (Петровской) сельскохозяйственной академии. О Петровке за сто лет ее существования была создана целая библиотека. Выпускники и профессора охотно описывали общественные идеалы, которые воспитывала академия у своих студентов (среди одиннадцати шутливых Правил студенческого поведения первый пункт так и звучал: «Возлюби мужика и не имей другого кумира»); много писалось о дружеских отношениях между преподавателями и учениками, многократно были воспеты также ландшафты и местоположение Петровки на окраине Москвы. А любимец академической молодежи профессор Алексей Федорович Фортунатов даже посвятил Петровке несколько своих «виршей»:

…Вы знаете ли край, где Жабенка течет

И в Лихоборку сонную впадает,

Где не цветет лимон, и мирта не растет,

И горделивый лавр ветвей не поднимает,

Но где так много выросло умов,

Где расцвели столь многие мечтанья,

Откуда разнеслись по тысячам домов

Живые семена осмысленных основ

Агрономического знанья?

Вы знаете ли дом, где стекла странной формы

Прохожего дивят особой красотой?…

Я много часов провел в доме с выпуклыми стеклами и часовой башенкой на крыше. Главное здание академии и впрямь красиво, в нем действительно «казенщины не видно никакой». Но меня больше привлекла находящаяся там библиотека. Чего только я не прочитал о «флагмане» русской агрономической школы, как назвал академию один из ученых! Петровку торжественно открывали и негласно закрывали, тут студенты на руках восторженно выносили из аудитории любимого профессора Тимирязева, и здесь же карательный отряд, вооруженный пушками, устраивал повальные обыски; тут «дедушка русской селекции» Дионисий Леопольдович Рудзинский открыл первую в стране селекционную станцию, и здесь же собирались на нелегальные сходки первые революционные кружки студентов. Петровка жила напряженной научной и общественной жизнью. Но ни в отчетах научных кружков, ни в политических брошюрах я не нашел имени студента Вавилова. А между тем он учился здесь с 1906 по 1911 год, потом был оставлен при кафедре. Неужели будущий академик так ни в чем и не выявил своей личности за десять лет пребывания в академии? Хорошо бы сыскать однокашников моего героя. Им сейчас около восьмидесяти лет. Возраст почтенный, но, может быть, кто-нибудь все-таки здравствует? Фамилии? Студенческие личные дела должны храниться в архиве академии. Иду в архив. Хорошенькая девушка-сотрудница нехотя перебирает папки. Моя просьба вызывает у нее явное раздражение и скуку. Ей понятно, когда в архив приходят бывшие сотрудники и просят справку о прошлой работе: справки нужны для получения пенсии. Но личные дела студентов, окончивших академию пятьдесят пять - шестьдесят лет назад… Бред какой-то! Их и в живых-то никого, наверно, нет… Девушка не произносит ни слова, но все эти мысли так легко прочесть на ее миловидном лице. Наконец она перестает рыться в папках и с удовлетворением сообщает, что дореволюционного фонда нет и неизвестно, где он находится. Очень возможно, что его сожгли в 1941-м. Тогда много чего жгли.

Две недели уходят на то, чтобы дознаться, куда же все-таки девался дореволюционный фонд Тимирязевской академии. Свет не без добрых людей. Мне рекомендуют позвонить к старенькой, вышедшей на пенсию заведующей архивом. Разыскиваю ее телефон. Не жду от этого разговора ничего хорошего. Однако делать нечего, звоню. И вдруг в трубке бодрый, даже жизнерадостный, голосок: «Не беспокойтесь, пожалуйста, все в целости. Мы в тысяча девятьсот тридцатом году передали дореволюционный фонд академии в архив города Москвы. Красную папочку просите… Там, в папочке, опись всех сданных дел».

Благословляю памятливую архивистку. Навожу справки о городском архиве. Есть такой: улица Станкевича, 12. До невозможности тесный читальный зал, даже не зал, а средних размеров комната в потрепанном особнячке. Читатели по-домашнему вешают пальто у дверей. А рядом с вешалкой - шкаф, откуда сотрудница достает бесценные сокровища. Конечно же, бесценные! Личное дело студента Вавилова: его аттестат зрелости, прошение о приеме в Петровскую академию, зачетная книжка в зеленом коленкоровом переплете, первая напечатанная научная статья, диплом агронома. Тут же дела его однокурсников, товарищей, друзей. В зачетках на толстом картоне - юные, одухотворенные лица. Много девушек. Закон запрещал им учиться в академии, но они обращались со слезными просьбами в совет профессоров, всеми правдами и неправдами стремились получить сельскохозяйственное образование. Ведь быть агрономом так интересно! Некоторые фамилии я знаю по их позднейшим статьям, научным работам. Тупикова, Пальмова, Столетова, Якушкина - они не обманули доверия своих профессоров, стали серьезными учеными, сотрудниками Николая Вавилова.

Дело Дмитрия Букинича. И его судьба мне ведома. Рослый, сильный духом и телом агроном-инженер обойдет впоследствии Среднюю Азию, Памир, вместе с Николаем Ивановичем вдоль и поперек объедет Афганистан. Но пока в 1908 году студент-бедняк Букинич просит академическое начальство перевести его в экстерны, потому что ему нечем платить за очередной семестр обучения.