Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

И таким ягнёнком прикинулся, такой казанской сиротой — умри, а не догадаешься, что хочет подкузьмить.

— Не могу понять теорему, товарищ капитан.

Капитан Захаров оторвался от романа, перед тем как закрыть книгу, положил в неё специальную аккуратненькую закладочку, и мы все затаили дыхание, перестали читать и писать, уставились на него кто с любопытством, а кто и с ехидной улыбочкой. Посмотрим, как он будет изворачиваться. Это ему не мундир, не часы, а наука геометрия. Цыкать на нас под минутную стрелку легко, а вот пусть покажет, какой он командир над теоремами и формулами.

К нашему удивлению, капитан Захаров не растерялся, на что рассчитывали зачинщики проверки, не стал отнекиваться, мол, это не моё дело, а спокойно спросил:

— Кто ещё не понимает?

У Коли-москвича нашлись соратники, и они дружно подняли руки.

Громко постукивая, по классной доске забегал мел. Капитанская рука чертит линии, углы и дуги мгновенно, уверенно и красиво без линейки и циркуля. Пестрят пулемётом меловые пунктиры. Одновременно капитан успевает объяснять, что делает его рука в данный момент: почему она провела прямую линию, почему прерывистую, почему нарисовала угол и почему этот угол именно такой, а не больший и не меньший, и что было бы тогда, когда бы так не было.

Мы не успеваем сверять чертёж на доске с чертежом в учебнике, всё ещё надеясь, что капитан споткнётся — совершит ошибку. А он чешет, словно по писаному, и объясняет ещё понятнее, чем Фаина Марковна. В конце концов он с силой долбанул доску мелом — поставил точку. Всё. Теорема доказана. Ладонью о ладонь он обтряхнул с рук меловую пудру и, обведя класс насмешливым взглядом, сказал, словно кипятком обварил:

— Это не понятно только телеграфному столбу. Или ещё кому-нибудь не понятно?

Нет, нам всем ясно, что капитана геометрией не укусишь. Он обтёр руки сначала тряпочкой, которой мы вытираем доску, а затем — розовым платочком из правого кармана кителя. Из левого кармана он вытащил голубой платочек и промокнул, словно промокашкой, лоб, на котором выступил пот. В жёлтый носовик он высморкался, когда уже сел за стол. Все переглянулись и заулыбались, но вслух никто не хихикнул: всё-таки не кто-нибудь, а капитан, очень не расхохочешься. Я был этим так поражён, даже рот открыл. Сколько живу, такого чистоплюйства не видел. Это же сколько надо каптенармусу носовиков нам раздать, если бы и у нас были такие манеры. Небось ворчал бы, что государство нам — не дойная корова.

На перемене мы выбежали на этот раз не в коридор, а во двор и там за орудиями времён империалистической войны, подальше от капитанского глаза и уха, нахохотались до колик в животе. Оказывается, три платочка — это ещё что! Мишка Цыганков — есть у нас такой фокусник во взводе — пять воображаемых носовиков использовал, передразнивая капитана: один — опять же на руки, второй — на лоб, третий — на нос, а четвертый и пятый — на губы и на глаза. Так он живо нам всё это показал, что кино — не надо.

Но как мы ни смеялись, а всё же должны были признать, что капитан в математике — молоток. Если он в истории и литературе так петрит, тогда многое можно ему простить, даже и то, что он — педант. Только какую бы ему булавку подсунуть, какую войну, какой бунт, чтобы он маком сел?

— Ничего, я ему загадаю загадку, — пообещал всем тот же Коля Кузнецов, который сам себя считает умнее нас. — Он у меня погорит, как швед под Полтавой.

Что это будет за такая загадка, Коля нам не признался, не посчитал нужным, и через десять минут и ноль секунд мы сидели уже в классе, уставшие от смеха. Перед нами учебники по истории, но никакая история не лезет в голову. Интересно, что там за такую загадку придумает наш московский мудрец, от которой капитану будет так, как шведам под Полтавой. Все мы сидим и поглядываем то на Колю Кузнецова, то на командира-воспитателя, который и не подозревает, что под него ведётся подкоп. И вот оно начинается. Коля снова поднимается из-за стола и снова таким кротким, невинным голосом спрашивает:

— Товарищ капитан, скажите, пожалуйста, а как там, под Полтавой, было с артиллерией у Петра Первого и у шведского короля?

Вот это он ему врезал, не дату битвы спросил, даже не о её значении, а именно — как у них было там с артиллерией. Мы же артиллеристы и должны это знать. Мне даже жалко стало капитана. Не надо было уж так этому Коле. Почти двести пятьдесят лет прошло от Полтавской битвы, даже внуки петровских солдат поумирали — кто может сказать, как оно там было, если в учебниках не написано? Ой, сядет наш Педант в лужу. Конечно, он может и Кузнецова посадить на место, чтобы не был таким умником, но ведь тогда Коля будет перед нами герой, а капитан — тупица. Не завидую я ему.

Но капитан в лужу не сел, не посадил он на место и Колю без ответа, а посадил в лужу всех нас. Оказалось, что его и в ступе толкушкой не поймаешь. Он, кажется, даже обрадовался такому вопросу. Может, он почувствовал в нём артиллерийский патриотизм, преданность своему роду армии? И снова заплясал мел по доске. На ней один за другим возникают кружочки с тремя чёрточками внутри — это артиллерийские огневые позиции, русские и шведские. И всё так точно и подробно, будто капитан сам расставлял и Петру Первому, и шведскому королю Карлу их пушки. И тут мы узнали, что с артиллерией у нас было уже и тогда хорошо: русские под Полтавой имели сто две пушки, а шведы — тридцать девять. Ни больше и ни меньше.

А всё это потому, что пока их Карл разгуливал с войском по Европе, представляя себя непобедимым полководцем, царь Пётр не спал, не сидел сложа руки на троне, как это делают другие цари и короли. Царь был и мастером, и артиллеристом, да ещё каким — не ровня нам, бомбардиром!

Капитан рассказывает нам всё это с таким восторгом, так хвалит царя, будто тот ему близкая родня, а мы аж рты разинули. Он просто уничтожает нас различными интересными подробностями и цифрами. Ему всё известно: сколько было убитых, раненых и пленных, сколько понадобилось русским телег для трофейного оружия и амуниции, даже сколько времени на разгром вражеской армии — два часа и тридцать минут. Тут капитан посмотрел даже на свои часы, будто проверяя себя, правильно ли он сказал, не ошибся ли на несколько секунд. И когда он положил мел и начал вытирать губы, руки и лоб, вынимая из разных карманов разные для этого платочки, мы уже не обращали на такую странность внимания, как будто так и нужно. Мы были ещё там, под Полтавой, в пороховом дыму петровских орудий. Капитан нас покорил, разгромил и взял в плен, как Пётр Первый шведов.

Сейчас для нас Педант — железный авторитет, и многие незаметно начали подражать его замашкам и манерам. Первый Санька разжился у каптенармуса обрезком шинельного сукна и начал носить его в заднем кармане брюк вместо бархатцы. Теперь и он счищает пылинки со своих ботинок этим сукном и мне его даёт, когда попрошу. Толик Гетман опять же у каптенармуса выпросил лоскуток белого ситца, будто на подворотничок, и теперь имеет два носовых платка. После этого к старшине Хомутову сунулись было и другие, но тот вдруг заупрямился, никому больше ничего не дал, сказав, что государство нам — не дойная корова.