Иван Серков - Мы с Санькой — артиллеристы...

Экзамены прошли успешно. Я даже по химии четвёрку нахимичил. Нам прочитали приказ генерала о переводе на второй курс, и теперь мы — не салаги. Теперь и нам можно смотреть на будущих первокурсников сверху вниз. А они уже вьются у канцелярии училища, табунятся на КПП — сдают документы для поступления. Ну и скворцы, смотреть смешно, такие они пугливые, покладистые, особенно — деревня. Я для них — авторитет, а Санька — и того больше.

Сбылась мечта Лёвы Белкина: он купил-таки себе подержанный фотоаппарат «Москва». В раскрытом виде аппарат представляет собой чёрную гармошку со стеклянным глазком на конце — объективом.

Как и обещал, Лёва нас с Санькой сфотографировал первых. Снимались мы возле пушки, стоящей на цементированном фундаменте возле парадного подъезда учебного корпуса. Санька сел на станину и сдвинул пилотку набекрень, а я, стоя рядом, положил ему руку на плечо, а в зубы взял офицерский окурок из-под «Казбека», специально найденный для такого торжественного момента. Пускай думают, что я тут уже курю, и не что попало. Правда, за такой снимок от комбата или от капитана Захарова может и нагореть, ведь курить нам строго запрещено, ещё больше строго, чем в обычной школе. Но так красивее. Без папиросы невзрачно.

Хотя Лёва раньше на многих во взводе и злился, когда его дразнили скупым рыцарем из-за денег, которые он собирал на свою покупку, но теперь его сердце смягчилось, так что был сфотографирован и весь взвод вместе. Только вот взводная карточка получилась такая, что нужно хорошо присмотреться, чтобы узнать, где на ней кто. Какая-то она, будто в тумане.

— Бой в Крыму, всё в дыму, — сказал на это Коля Кузнецов. Наш фотограф и сам такого не ожидал и теперь смущённо оправдывался, мол, ему бумага такая попалась.

А мы с Санькой получились ничего себе — герои, и не в таком уж и тумане. Это фото я обязательно подарю Кате: очень я здесь симпатичный. Пусть её подруги завидуют. Не у каждой есть такой артиллерист.

Вскоре поступила команда составлять списки с нашими адресами — кто куда поедет в отпуск. Засуетилась батарея, забегала, заволновалась: целый год этого дня ждали. Теперь каждому хочется записаться первым, все боятся, чтобы наши командиры чего не напутали, всем хочется поскорее домой: Коле Кузнецову — в Москву, Гетману — в Репки, Лёве — в Могилёв, Надару — в Грузию.

Один я спокоен и грустен. Спокоен потому, что мой дом близко, мне не нужно выписывать документы на бесплатный воинский билет, а печален потому, что не знаю, придётся ли мне идти домой хоть пешком. Комбат же грозил держать меня всё лето в казарме, чтобы я зазубрил немецкий язык. А что, если так и будет?

И вот в разгар этой радостной суеты в казарму, словно с неба, упал наш Пискля.

— А вот он и я! — звонко объявил он о своём пришествии. Это было так неожиданно, что все посмотрели на него, словно на диво, словно человек вернулся с того света. Чего там греха таить, некоторые его, между нами говоря, уже и списали.

— Ну как, что? — посыпалось со всех сторон.

— Тревога была напрасной! — крикнул счастливо Костик. — Отбой! Старая простуда.

Хлопцы закричали «ура» и бросились качать Писклю на руках. И так он летал, что если бы в последний момент не успели подхватить, то грохнулся бы о железную спинку кровати. Было бы тогда из одного Пискли двое.

Когда взвод угомонился, Надар Дадалишвили, между прочим, у Костика спросил:

— Куда в отпуск едешь, дорогой?

Выяснилось, что, кроме детдома, Костику ехать некуда. Но ничего, можно и в детдом.

— Зачэм детдом? Поедем в Грузию! — оживился Надар и так начал приглашать, так расписывать, что я и сам согласился бы там побыть, если бы мне не надо было всё-таки в Подлюбичи. Подумать только: и Надара папа, и мама, и дедушка Гурам, и бабушка Мариам там ночей не спят — ждут Писклю. А что он там будет есть! Виноград, чебуреки, а то и шашлык. Вах! Дорогой гость будет наш Костик в Грузии.

— Соглашайся! — советуют ему хлопцы.

И Костик согласился.

Наконец решилась и моя судьба. Подполковник всё-таки меня наказал, но не так страшно, как грозил. Всё лето сидеть в казарме и изучать немецкий язык мне не довелось, а всего двое суток. Но что это были за сутки? Каждый день — год. Там Санька уже в Подлюбичах красуется, а ты тут сиди. Да если бы просто сиди, а то, когда все разъехались, я и ещё двое таких же штрафников под командованием старшины-каптенармуса разбираем и выносим из казармы кровати и разную другую мебель. Будет ремонт. И в этом наше счастье. Последнюю кровать вынесли — негде жить — и нам отдали отпускные билеты.

И вот я дома. Бабка не знает, куда меня посадить, и каждый раз спрашивает, что готовить — картошку целую или потолочь. Отец тоже смотрит, словно на картину. Очень он одобряет меня в военной форме. Глыжка не снимает моей пилотки со своей головы. Не успеешь положить, уже нет, на улице.

А по вечерам — известная история. Только начнёт смеркаться, идут девчата на гулянку и, поравнявшись с нашим домом, начинают под самыми окнами:

Отец где-нибудь на дворе ещё курит перед сном, а бабка занимается по хозяйству: выбирает картошку на завтра или моет посуду. И тут она не преминёт, чтобы не сказать:

— Ну вот, воробьи успокоились — канарейки начались. Это не твоя так тонко выводит?

А затем и посочувствует:

— А горе девкам, особенно переросткам. Сколько ребят война забрала. Так ты уже хоть не гуляй лишь бы с кем. Они теперь липучие.

— Сам знаю, с кем гулять! — злюсь я на бабку.

Другой вечер девчата досаждают мне частушками:

Выдумали они и такую:

Попали, как говорят, пальцем в небо. Ещё позавчера я осмелился. Думал, что Катя после этого обидится и убежит в свой двор, — нет, осталась.

На танцах произошли изменения. Сейчас возле Скокового двора, где дребезжит балалайка, толчётся уже наш Глыжка с такими, как он сам, а мы с Санькой и наши девчата ходим только на мост, что на шоссе, где играет гармошка, куда дорога раньше нам была заказана: прогоняли.

Но и под гармошку я не танцую. И не потому, что здесь чаще всего наяривают «Сербиянку», а мне подавай сейчас «Падеспань» или танго. Есть у нас с Катей заветное местечко, куда мы стараемся незаметно от всех поскорее смыться, — это лавочка под ивой возле Бусликового двора, недалеко от озера.

Тишина. Деревня спит. На ночной воде дорожка от месяца. Мы с Катей мечтаем. Вот стану я лейтенантом, а она учительницей. Тогда…