София Чацкина - Маленький Диккенс [Биографическая повесть]

— Я так одинок, как будто лежу на дне грязной, вонючей ямы в свинцовом гробу, забитом железными гвоздями. Я мертвец — и нет у меня между людьми ни одной близкой живой души. Я был свеж и молод, когда переступил порог этой тюрьмы, и вот стал стариком. Человеческая рука не закроет моих глаз, когда я умру, и никто обо мне не пожалеет.

Чарли стал заходить к нему каждое воскресенье. Ему очень жаль было этого арестанта. Старик все больше бледнел и худел. Все сильнее кашлял. Наконец совсем заболел и его перевели в больницу. В больнице мальчик никогда еще не был, туда ходить не позволялось. Чарли знал тюремного доктора. Доктор заходил иногда к Диккенсам. Мальчик пошел к нему.

Доктор был маленький, одутловатый человек. Говорил хриплым голосом и от него всегда несло табаком и водкой. Он выглядел оборванцем в своей изношенной, изодранной куртке и грязных панталонах.

Доктор только что встал и поспешно застегивал куртку, хотя было уже поздно. Чарли робко попросил, нельзя ли ему навестить знакомого арестанта в больнице.

— В больнице? — спросил доктор. — Ничего нет проще. Это по моей части. Пойдем туда со мною.

Он вынул из кармана гребенку, взъерошил волосы — это заменяло ему причесыванье, обмотал шею засаленной тряпицей и достал из шкафа ящик с инструментами. Уткнув подбородок в засаленную тряпицу, с огромным ящиком под мышкой, он стал похож на пугало. Они сбежали по лестницам и, пройдя нижнюю галерею, вошли в огромную, печальную комнату с двумя дюжинами кроватей вдоль стен. На одной из кроватей лежал старый арестант, друг Чарли. Он был бледен и страшен, часто стонал и громко хрипел.

— Откройте окно, — попросил он.

Окно открыли. Крик, хохот и ругань донеслись со двора.

— Воздуха! — сказал больной слабым, еле слышным голосом. — Здесь душно. Мне нечем дышать.

Доктор и Чарли подошли к нему. Больной узнал мальчика и, взяв его за руку, притянул к себе. Мальчик низко нагнулся над больным, почти коснулся лицом его посинелых губ.

— Двадцать лет, мой мальчик, двадцать лет я мучился. Мой единственный сын умер. Я не мог с ним даже проститься. Страшно, ох, страшно одинок я был здесь!

Он скрестил руки и еще что-то бормотал; но Чарли не мог больше понять его слов. Старик замолчал.

Больные арестанты переглянулись. Доктор наклонился над больным и быстро отступил назад.

— Вот он и на свободе, братцы! — сказал один из больных арестантов.

— Да верно ли, что умер? — возразил другой. — Он и живой то был, как мертвый. Не разберешь ведь…

Чарли стало страшно. Он побежал прочь.

Подходя к камере отца, Чарли еще в галерее из-за дверей услышал звонкий смех и веселый голос Фанни. Она без умолку тараторила.

— Чарли! — закричала она радостно, кинулась к нему, обхватила его шею руками и вместе с ним закружилась по комнате.

— Пусти, пусти! — старался высвободиться от нее брат. — Говорят тебе пусти!

Он забился в угол.

— Да что с тобою? — удивилась Фанни. — Мама, на нем прямо лица нет! Где ты был? Да что ты — оглох? Говори скорее, где был?

Но Чарли угрюмо молчал. Ему очень не хотелось рассказывать про больницу и мертвого арестанта.

— Наверное у контрабандистов. Тебя там побили? Скажи правду! Сколько раз тебе говорили: не смей туда ходить! Я тебя уже два часа жду. Мне пора к подруге. Сегодня день рожденья Мэри Бэднелль. Будет много гостей. Она меня пригласила.

У Фанни было много подруг и по воскресеньям она часто ходила в гости. Она очень выросла и стала совсем красавицей.

— Что это ты такой скучный? — продолжала она тормошить брата. — Молчит как пень. А я еще хотела взять тебя на праздник. Теперь ни за что не возьму.

— На какой праздник? — спросил Чарли с удивлением.

— У нас в академии скоро будет праздник. Всем, кто хорошо учится, дадут похвальные листы и награды. Мне тоже дадут. Наверное. Обещали. Я тебя хотела взять, но тебя нельзя взять, — подруги будут смеяться, скажут: привела с собой оборвыша!

От обиды Чарли покраснел и слезы выступили у него на глазах. Ему очень захотелось пойти на праздник. «Неужто же не возьмет? — думал он с тревогой, поглядывая на сестру. — Нет, это она так только, дразнит. Ведь она добрая».

Мать вступилась за него.

— Мы ему сошьем новую курточку. Как только быть с башмаками? Башмаки совсем изорвались.

— Я скоплю денег и куплю новые башмаки, — решительно сказал Чарли.

Мальчик с нетерпением ждал праздника. Он скопил себе денег и купил новые башмаки. Башмаки были дешевые и плохонькие, но все-таки лучше старых, рваных. А маленькая служанка смастерила ему новую синюю курточку из старой материнской юбки. Она шила ее по вечерам на своем чердаке. Она и для Фанни перешила платье из старого платья мистрисс Диккенс.

Наконец счастливый день наступил. Чарли пораньше отпросился с фабрики и зашел к маленькой служанке за своей курткой. Там он застал свою мать и Фанни. Мистрисс Диккенс пришла сюда из тюрьмы; она непременно хотела сама одеть Фанни. Маленькая служанка второпях пришивала пуговицы к черному шелковому платьицу.

В углу на постели были заботливо разложены зеленый газовый шарф, маленькие атласные башмачки и пара черных шелковых чулочков.

— Постой, моя милая, дай мне сообразить, — говорила без умолку мистрисс Диккенс. — Шарф ты накинешь на плечи, а на голову приколешь простенький бантик. Ах, если бы теперь у меня был мой жемчуг! Ты его помнишь, Фанни? Помнишь, как красиво он блестел при свечах? Но твой папа, твой бедный папа… Ах, как мне жаль было отдавать в ломбард мое жемчужное ожерелье!

Мистрисс Диккенс грустно покачала головой и поднесла к глазам платок.

— Ой, не плачь, не плачь, мама! — закричала Фанни. — Мне не нужен этот жемчуг, совсем не нужен. Пожалуйста, не думай об этом. Забудь про жемчуг, мама! Право, забудь!

— Какой ты ребенок, Фанни! Ну можно ли так говорить? — рассердилась мать. — Подумай только: две дюжины чайных серебряных ложек, целый чайный сервиз, молочник, сахарница, чудные фарфоровые чашки и блюдца, вот это самое жемчужное ожерелье, брошка и серьги, — все ухнуло в один день. А я-то… сколько раз я чуть что не на коленях молила моего бедного мужа: «Джон, да сделай же что-нибудь, распорядись как-нибудь!» Я убеждена, что каждый, кто видел нас в то время, скажет, что я твердила это по пятидесяти раз в день. Фанни, ну, скажи, разве неправда? Разве я не напоминала об этом постоянно твоему бедному папе?

— Да, да, мама, это правда.

Но тут маленькая служанка кончила работу и стала всех торопить. Пора одеваться и ехать.

Фанни надевала шарф на разные лады и кружилась по комнате в нарядных туфлях. Наконец все было готово. Тут Фанни вдруг заторопилась, объявила, что уже поздно, что им давно пора быть в академии. Мать, тяжело вздыхая, достала из кошелька деньги: пусть дети поедут на извозчике. Уж так и быть, ради такого праздника.