София Чацкина - Маленький Диккенс [Биографическая повесть]

Добрый старичок обещал похлопотать за него в суде, но сапожник в ответ лишь тяжело вздохнул, вытряхивая пепел из трубки. Видно, бедняга хорошо знал английские суды!

Прощальная пирушка арестантов вышла веселая, буйная, разгульная. Женщин и детей на нее не позвали. Это не в обычае у арестантов. Но Чарли не утерпел и заглянул в буфетную. Буфетная утопала в табачном дыму. Джон Диккенс расхаживал между столами, со всеми разговаривал, смотрел, чтобы всего было вдоволь. Был весел, пил вино, и чокался с арестантами. Его поздравляли, обнимали, с ним лезли целоваться, вокруг стук, шум, звон стаканов, брань пьяных, — пир был в полном разгаре.

Народу собралось много. Все принарядились по-праздничному, кто как мог. Но иные и на праздник пришли оборванные. Недалеко от Чарли, прислонясь к стене, стоял арестант в лохмотьях. На нем не было даже куртки, одна рубашка. Кто-то спросил его про куртку. Арестант заговорил торопливо:

— В закладе… хорошая родня… дядя Том… последний сюртук… был, да сплыл… надобна есть… Кормился сапогами две недели. Хороший зонтик… еще неделю… честное слово. Все спустил ростовщику… ничего нет больше… все они мерзавцы. Скоро шабаш… слягу в постель… умру… шабаш.

— Ну, чего там хныкать, — перебил его сосед. — И пить будем и петь будем. А смерть придет, помирать будем. Пойдем-ка лучше попляшем! — и он потащил оборванца за собою.

Оба нетвердо пустились в пляс.

Из-за соседнего стола выскочили еще два арестанта. Один в истасканном черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Красное лицо его заплыло жиром. Он побежал на середину буфетной пыхтя и отдуваясь. Другой — широкий и плечистый, в синей куртке. Правая нога его была обута в щегольской сапог, левая — в старую дырявую туфлю. На сапоге его торчала покрытая ржавчиной шпора, он вздергивал ее кверху, похлопывал по сапогу изорванной охотничьей плетью в такт пляски, и покрикивал, как кричат охотники, погоняя лошадей.

— Браво, браво! — раздавалось со всех сторон. — Отмахните еще коленце… Раз, два, три. Браво, браво! Раз, два, три. Ура!

Тут к плясунам присоединился высокий молодец с длинными черными волосами и густыми лохматыми бакенбардами до самого подбородка. Галстука на шее у него не было, ворот рубашки был расстегнут и из-под него видна заросшая густыми волосами грудь. На голове у него торчал смешной бумажный колпак с кисточками, а в бумазейной куртке все пуговицы были оборваны. Он глядел нахально и дерзко. Таких молодцов можно встретить в трактирах и на постоялых дворах.

Арестанты пришли в восторг. Плясунам налили вина. Все затянули песни. Ветхий пол трясся под ударами каблуков. Буфетная тонула в клубах табачного дыма…

Наконец наступил счастливый день. Джон Диккенс со всей семьей навсегда покинули тюрьму. Отъезд был назначен в полдень. На тюремном дворе собрались сторожа и арестанты. Все хотели проститься с Диккенсами. По двору ковылял, прихрамывая, и пухленький старичок. Он тоже пришел в тюрьму на проводы. Арестанты обступили старичка. Они знали, что у него знакомые в суде. Ему со всех сторон совали прошения: один жаловался на начальство, другой хлопотал, чтобы ему сократили срок, третий писал, что его посадили в тюрьму не по закону. Пухленький старичок совсем растерялся, но все прошения совал в карман, говорил каждому, что постарается его дело уладить.

Наконец тюремщик открыл ворота. Диккенсы уселись в карету, лошади тронулись, тюрьма осталась позади.

Сидя против отца в карете и слушай, как стучат колеса, Чарли думал о тюрьме. Неужели он больше никогда не будет подходить к ее воротам? Неужели и вправду началась новая жизнь? Неужели он больше не будет хлопотать, бегать, валиться с ног от тяжелой работы? Неужели ему и вправду купят новые книги и отдадут его в школу?

Не во сне ли это ему все представляется? Во сне или наяву? Наяву или во сне? Вдруг карета повернет назад и опять подъедет к воротам тюрьмы? Нет, они едут все дальше и дальше. Так это правда, а прежняя жизнь только сон — дурной, страшный, тяжелый сон!

А как же там, в тюрьме, все будет без него? И трудно было поверить, что там все останется по-прежнему, тюремщики все также будут отпирать и запирать ворота, громыхая железным засовом, всё так же будут арестанты шагать по тесному двору, все такие же будут решетки на окнах и мрачные, грязные подземелья. А в подземельях люди, похожие на мертвых. Неужели так всегда будет? Всегда? Всегда?

Все так же арестанты шагают по тесному двору.

Злой директор. — Канарейки в пюпитрах. — Как белая мышь жила в латинском словаре. — Веселые товарищи. — Мальчики пугают полицию.

Все знакомые Джона Диккенса в один голос твердили, что в Лондоне нет школы для мальчиков лучше школы мистера Джонса. Мистер Джонс прославленный воспитатель. У него учатся дети из самых богатых, самых известных семей. Отец Чарли не стал долго думать. Он послал сына к мистеру Джонсу взять программу и сговориться о плате за учение.

Школа была недалеко от Сомерс-Тауна, где поселились Диккенсы, на углу большой площади. Как только Чарли свернул из темного переулка на площадь, он увидел прибитую над дверью углового дома доску с надписью:

АКАДЕМИЯ ВЕЛЛИНГТОНА.

Мальчик стремглав перебежал площадь и постучал в дверь. За дверьми послышались тяжелые, медленные шаги. Двери открылись. Чарли увидел высокого человека с угрюмым, неподвижным лицом.

— Нельзя ли видеть мистера Джонса? — спросил Чарли.

Мрачный человек молча кивнул головой и указал на коридор. Мальчик нерешительно переминался с ноги на ногу.

— Вторая дверь направо, — пробурчал угрюмый человек.

Вторая дверь направо была полуоткрыта, из комнаты несло запахом бараньего жира. Чарли робко остановился на пороге; в комнате за длинным столом сидели мальчики, протягивая тарелки к большому блюду. Приземистый, толстый человек с засученными рукавами резал баранину тонкими ломтями и раскладывал ломти по тарелкам.

Чарли сразу заметил, что мальчики боятся толстого человека — стало быть это и есть директор.

Лицо у директора злое, а глаза маленькие, пронзительные; жилы на лбу толстые. На самой средине головы блестела лысина, прикрытая редкими седыми волосами, искусно зачесанными от висков на маковку.

Прическа эта поразила Чарли, но еще больше его поразило то, что мистера Джонса совсем не слышно: он все время говорит шепотом. Говорить ему, как видно, очень трудно и от этого он еще больше злится. Жилы у него на лбу вздулись, а изо рта вырываются глухие звуки.