Михаил Демиденко - Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

А эта женщина между разговорами о покупке шубы не торопясь снимает скатерть со стола, на котором будет ужинать, сворачивает бархатную скатерть, чтоб не помять, застилает стол клеёнкой… Точно собирается чистить картошку. Мой ребёнок через минуты будет убит.

Убит?

Мой ребёнок?

У меня пересохли губы. Я, чтобы не закричать от ужаса, до крови укусила руку. Боли не почувствовала.

— Всё будет в порядке… — Женщина подтолкнула меня в спину. Я перехватила её взгляд. Она смотрела на часы. Ей было некогда. Она волновалась, что другой может перехватить шубу…

Почему нам с детства врут? Оберегают? Нет, врут! Бессовестно врут, не говорят о таких вещах, которые мы должны знать, чтобы потом не оказаться вдруг безоружными перед страшной голой правдой. Я без сил, без воли стою перед столом, на котором убьют моего ребёнка и ещё что-то уже в самой мне. Без содрогания, как расстреляют. Я перестану ценить человеческую привязанность, чувства, возненавижу материнство. Материнство — это тоже обман? Женщина несла в руках ребёнка, она родила его, не спит над его кроваткой ночами, растит своего ненаглядного. А могла за несколько месяцев до того, как первый раз дала грудь ребенку, спокойно умертвить его?

Почему нам об этом не говорили? Почему? Где вы, учителя? Где вы, люди, которые успокаивали меня двадцать лет, а сейчас ушли, бросили меня? И оставили одну в тот момент, когда вы мне больше всего необходимы. Вы предали меня! Почему вы не говорили мне правды?

И всё-таки мне говорили правду…

Я спокойно иду в коридор, надеваю пальто. Римка дрожащими руками открывает замок, и мы, прыгая через пять-шесть ступенек, бежим от страшной квартиры.

В первой же подворотне обнимаемся и плачем.

— Ты-то чего ревешь, дура? — спрашиваю я Римку.

— Как же ты теперь будешь? — рыдает Римка.

— Как-нибудь… Ты-то чего ревешь?

— Я бы тоже никогда не смогла.

— Что сказать дома?

— Наври чего-нибудь…

Мне грустно… Наврать можно, когда запоздаешь домой, когда надо уйти на свидание. А тут что врать!

Мы видим, как из подъезда выходит врачиха, ловит такси, забирается в машину. Она торопится в комиссионный купить шубу.

— А деньги назад не взяла? — вдруг вспоминает Римка.

— Пускай подавится!

Мне жалко половины стипендии. Но я горда собой. Будет трудно? Будет, конечно. Но я не предала моих учителей. Я не дала убить своего ребёнка.

У Римки есть деньги. Мы едем на Невский в «лягушатник» есть мороженое. Садимся в самый дальний угол и на бумажной салфетке начинаем писать длинный список вещей, которые придётся купить для моего ребёнка. Он будет… Он родится.

За бабушкой Палей приехал ЗИЛ. Она уехала в Смольный. Когда я пришла из университета, она ещё не вернулась. На кровати лежал халат. Паля надела свои лучшие наряды — в шкафу было пусто. Висело недошитое зимнее пальто.

Не успела дошить к такому торжественному дню. Она второй год шьёт пальто. Пенсия у неё большая. Но хозяйка из Пали никуда не годная. И потом она любит делать подарки. То мне часы подарит, то Витьке костюмчик справит, отряду красных следопытов подарила новый барабан и целую библиотечку. И вообще наша комната превратилась в штаб красных следопытов. Ребята помогают райкому писать книгу «О революционных традициях Петроградской стороны». Корреспонденции приходят тюками. Пишут старые большевики, устраиваются встречи. На днях Паля ходила с ребятами на крейсер «Аврора». Витька оккупировал ванную — проявляет снимки, печатает фотографии. Реактивы и прочие атрибуты фотолюбителя, конечно, подарила Паля. Они готовят для Дома пионеров выставку.

Маня возмущается безалаберностью сестры. Попрекает тем, что Паля живет в её комнате: «Бегала в красной косыночке… А теперь живёшь у меня».

Маня забыла, что комнату райисполком выделил им двоим. Она многое забыла, кроме взрыва фашистского снаряда. Ребята каждый день терпеливо выслушивают, как Маня в один день прозрела и оглохла.

— Укатила! — ворчит Маня на сестру. — Чай не допила. Всю жизнь куда-то торопится.

Я вымыла чашки, воспользовавшись отсутствием Пали, заменила лекарство подслащенным чаем — врач советовал не злоупотреблять медикаментами.

Я волновалась. Надо было ехать с ней. Опять что-нибудь напутает. Вызвали её, конечно, по моему заявлению насчёт квартиры. Я думала, что пришлют открытку с приглашением. Я бы отпросилась с лекций и поехала с ней. А прислали ЗИЛ. Хотя это не имеет значения.

Костя должен скоро приехать. Как-то уже переболело, я жду его, терпеливо жду, не плачу по ночам и не считаю на пальцах, сколько осталось часов до возвращения. Я теперь не скрываю, что скоро будет ребёнок. В университете только и разговоров, что гадают, кто отец. Подходил секретарь комсомольской организации курса. Запинаясь, стал расспрашивать… Я ему ответила, что это мое личное дело, что не нужно приставать ко мне с подобными вопросами — мне нельзя волноваться.

Был воскресник. Меня освободили от воскресника. Тоже забота… Я пришла. И копала ямы для деревьев. Накричала на Райчука. Это тип! Всюду первый… Старается быть первым. И всем ясно, чего он хочет, — хочет после окончания остаться в аспирантуре. Карьерист стопроцентный. Я чувствую, что с ним мне придется столкнуться лоб в лоб — слишком внимателен ко мне, что-то замышляет. Не для меня, для себя… Хочет отличиться. На внимании ко мне капиталец заработать. Я его насквозь вижу. Мы с Римкой говорили… Пускай только сунется!

Паля долго не возвращалась. Пришел Витька из школы, Маришка. Тоже ждут. Баба Маня в знак протеста стала возиться с иконой. Налила в лампаду масла, зажгла. Ей этого показалось мало. Села, почитала газеты, подчеркнула абзацы — видно, готовится к большому диспуту.

Паля вернулась на машине. Шофёр проводил её до квартиры. Она вошла важная и таинственная. Я помогла ей раздеться… Она выпила чай-лекарство, не заметила подмены, отдышалась и увидела зажжённую лампаду.

— Пускай горит, — сказала она великодушно. — У меня, Кира, к тебе серьёзный разговор…

— Бабушка, — ворвались в комнату Витька с Маришкой. — Зачем вас вызывали?

— Идите, идите отсюда! — выпроводила я их в коридор. — У нас серьёзный разговор.

Душа у меня пела. Я знала, что будет разговор о переезде. Тогда я и скажу, что жду ребёнка. Странно, бабушки ничего не замечали. Ольга Ивановна тоже… Близкие всегда самые последние узнают о таких вещах. И Костя переедет ко мне. Я буду его женой, матерью его ребёнка.

Баба Паля начала издалека… Рассказала о своей юности, о том, что была в Смольном, откуда её исключили 9 января 1905 года.

— Я была в своем классе… Посидела в кресле. И подумала… Правильно ли я прожила свою жизнь? И сказала себе: «Правильно, товарищ Полина!»