Михаил Демиденко - Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
- Название:Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!
- Автор:
- Жанр:
- Издательство:«Молодая гвардия»
- Год:1966
- Город:Москва
- ISBN:нет данных
- Рейтинг:
- Избранное:Добавить в избранное
-
Отзывы:
-
Ваша оценка:
Михаил Демиденко - Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой! краткое содержание
Первый свой рассказ М. Демиденко опубликовал в 1952 году в литературном альманахе «Воронеж», потом его рассказы печатались в журналах «Нева», «Звезда».
Кроме рассказов, повестей «Абрикосовая косточка» и «Назову тебя Юркой!» (выходивших в Ленинграде отдельными книжечками), М. Демиденко вместе с соавтором написал киносценарии картин «Ребята с канонерского» и «Мишель и Мишутка».
Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой! - читать онлайн бесплатно полную версию (весь текст целиком)
Интервал:
Закладка:
— До отхода тридцать шестого поезда осталось десять минут, — гудит под потолком репродуктор.
— Родимые, достали?
Напротив нас сидит знакомая мне женщина. Старуха усаживает её девочку на горшок.
Я опять думаю, как она похожа на Верку: и говорит так же плавно, и глаза такие же добрые, со смешинкой.
— Отмучились! — говорит отец и надевает на спину вещевой мешок.
— А я не выдержала. С дочкой разве простоишь, — спокойно продолжает женщина. — Дала тут одному человеку гроши, нехай без очереди достанет.
— В солдатской шинели? Сипит так? — спрашивает отец.
— Вы тоже через него?
— В милицию твоего человека забрали!
— Да как же так, родимые? Мы же ему последние гроши! Мама! Мама!
Женщина в ужасе вскакивает и тормошит старушку.
— Где же его, скаженного, теперь нам сыскать-то?!
— В дежурке! — кричит от двери отец.
Больше задерживаться нельзя, иначе опоздаем на поезд.
ПОДКОСОК
Бабье лето в сорок четвёртом году затянулось. Деревья долго молодились, ветер уносил в степь миллионы искрящихся паутинок. Паутина липла к лицу, сетью висела на проводах; солнце, казалось, запуталось в этой фантастической сети и с трудом отбрасывало тени развалин на чисто подметённые тротуары.
Мы молча идём по главной улице нашего города — проспекту Революции. Между трамвайными рельсами проросла трава.
Я с болью вглядываюсь в силуэты изуродованных огнём знакомых зданий.
Когда-то серые, стены управления железной дороги теперь черны от копоти: дома в конструктивистском стиле, горят как смоляные щепки.
Напротив Петровский сквер. В нём памятник Петру I. У ног царя-плотника лежал огромный якорь. Учительница говорила, что этот якорь ковал сам царь. Якорь остался, а бронзового Петра украли фашисты и увезли в Германию, где переплавили на снарядные головки.
Пустынны улицы. Изредка продребезжит фанерными окнами исцарапанный осколками трамвайчик, из развалин неожиданно вынырнет и снова исчезнет человек, и опять мы слышим собственные шаги.
Но люди где-то рядом, их надо искать.
Вот дымит труба, сделанная из старого ведра. Она торчит в груде кирпичей. Здесь был дом, теперь в подвале живут люди.
Однажды до войны я сбежал с уроков и пошел смотреть «Александра Невского» в кинотеатр «Пионер». Очень удобные были сеансы в детском кинотеатре. Посмотришь за рубль, который тебе дали на завтрак, два сеанса и возвращаешься вместе со всеми из «школы». Кажется, в этой картине новгородские гонцы прискакали на пожарище и стали сзывать народ и там ещё пели:
Вставайте, люди русские!
На бой, на бой, на смертный бой!
И полезли люди русские из-под дымящихся брёвен, кто с топором, кто с рогатиной. Знакомая на Руси картина!
Теперь киноэкраном был сам город.
На уцелевших столбах ветер шуршит листочками ученических тетрадей: «Фроловы из 57 номера вернулись. Живём на Гусиновке», «Кто знает что-нибудь о семье Вагиных, прошу сообщить на полевую почту…», «Тетя Маня, Борька жив! Ура!».
Откуда-то с неба раздаётся задумчивое мычанье коровы. В школе за Домом книги сохранилась лестничная клетка. Первый и второй этажи заняли под жилье, на третьем хлев.
Вот и площадь обкома! Вместо знакомой стройной громады из красного мрамора много голубого неба…
— Отсюда наша улица начинается, — объясняю я мачехе. — Кировская.
Настроение у меня приподнятое. Домой вернулись!
Отец прибавляет шаг, потом бежит к тому месту, где должен быть дом 22.
Когда я подхожу, отец стоит и мнёт в руках шапку.
От нашего дома не осталось даже печки, только известковые плиты, которыми был покрыт когда-то маленький тенистый дворик.
— Чего переживаешь? — утешаю я отца, как могу. — Я же тебе рассказывал…
— Смотрите! — говорит Анечка. Она нагибается и поднимает с земли чугунную пластинку, отлитую в форме сердца. — Что это?
— Подкосок, — отвечаю я и беру у неё находку. На верхней стороне подкоска можно разглядеть рисунок ружья.
— Андрюшкин! — вскрикиваю я. — Потерял, когда зажигалку тушил!
Сколько раз мы играли этим подкоском в бабки, или, как у нас называют, в шашки, на этих самых до блеска отполированных подошвами известковых плитах!
Воспоминания нахлынули на меня. Где вы теперь, «семеро смелых»? Андрюшка, Магомет Большой, Магомет Маленький, Илюшка, Нинка, Борька?
По слухам, Магометы умерли в оккупации от голода; Илюшку расстреляли немцы прямо за углом нашего дома вместе с матерью; Андрюшка, он всегда был среди нас самым отчаянным, пробрался к партизанам. Их маленький отряд был окружен в степи батальоном СС… Где Нинка, где Борька?
— Вот и приехали! — говорит отец, надевая шапку. — Пошли на завод. Там-то знакомых найдём!
До завода, где работал отец, километра три. На Чижовке, окраине города, кое-где сохранились деревянные домики. Здесь чаще попадаются люди. Я вижу кошку. Она самозабвенно охотится за жирными воробьями.
Потом опять развалины.
От завода остался щербатый забор. Стены цехов торчат, как ребра у скелета.
Отец уходит разыскивать партбюро, разместившееся где-то в уцелевшем сарае, я с мачехой остаюсь на трамвайной остановке рядом с подбитым танком. По другую сторону трамвайных рельсов километра на два, до самой «Беконки», тянется самолётное кладбище.
«Юнкерсы», «мессеры», ТБ-3, «кобры», «ишаки», «костыли», «кукурузники» блестят на солнце дюралевыми плоскостями.
Только тут я понимаю, что мы вернулись в мёртвый город. И убили мой город они, фашисты!
Я вижу их своими глазами. Первый раз в жизни. Колонну пленных в зелёных куцых шинелях ведут два казаха с автоматами.
— Стой! — кричит конвойный в голове колонны. — Перекур делать будем!
Люди в зелёных шинелях останавливаются, без единого звука разбредаются по сторонам, присаживаются на край уцелевшего тротуара. В нос ударяет окопной вонью.
На колесо танка опускается немец с забинтованной головой. Лицо у него серое, он морщится от боли. Для него война кончилась, он остался жив и, видно, устал так, что готов заснуть на полпути к лагерю.
Мне ничуть не жалко его! Мне даже приятно видеть, как по его лицу бегают морщинки от боли.
Оглядываюсь на мачеху. Она делает немцу какие-то знаки, говорит что-то громко, как глухонемому, потом подходит и снимает с головы бинт слой за слоем.
— Аня!
Она, не обращая на меня внимания, достаёт из вещевого мешка индивидуальный пакет, надрывает его.
— Это же немец! — задыхаюсь я.
— Вижу! — в голосе мачехи слышатся нотки сожаления, точно не она, а я сейчас делаю что-то преступное.
— Он же фриц!
Читать дальшеИнтервал:
Закладка: