Михаил Демиденко - Абрикосовая косточка. — Назову тебя Юркой!

Пятиклассник подходит и презрительно оттопыривает нижнюю губу.

— Шишимора велел передать, что после уроков метелить будут.

— Что?

— Метелить.

— По-русски умеешь говорить?

— Бить будут!

— Это ещё посмотрим кто кого.

Больше ничего не остаётся делать, как, в свою очередь, запугивать.

Крепыш толкает локтем в мой живот.

— Дай пройти!

Его наглость и самоуверенность выводят меня из равновесия. Я никогда не бил никого слабее себя. Но тут… Размахиваюсь и даю леща зазнавшемуся пятикласснику.

И он сразу становится нормальным ребёнком. Отскакивает в сторону. Хлюпает носом. Глаза у него по-детски обижены и полны слёз.

— Сладил, да? Сладил, да? Братке скажу!

Коридор вздрагивает от смеха. Смеются все, и громче всех Вовка. Он дружески хлопает меня по спине, чего-то говорит, потом даёт пинка пятикласснику.

— Перестань! — останавливаю я Вовку. — Маленьких нельзя обижать!

Я говорю это серьёзно, но ребята начинают смеяться ещё громче. Даже жалко пятиклассника.

Звенит звонок. Коридор пустеет.

— Седьмой класс на первом этаже, — это говорит идущий за мной следом парнишка с жёлтыми, как пшено, веснушками. — Меня Сашкой зовут. Здорово ты Колгана! Он такой вредный — превредный! Хочешь, я тебя провожу до класса?

— На уроки опоздаешь.

— У нас ещё нет учителей. Из эвакуации не приехали. Все четыре часа физкультура. Физкультурник заведёт в рощу, потом как крикнет: «Воздух!» Мы по домам. Здорово?

— Всё равно не болтайся по этажам! Иди в класс!

— Я с физкультуры домой не пойду. С тобой пойду. Давай дружить?

— Хорошо.

В классе меня встречает мрачный Руслан. Мы садимся на последнюю парту и обсуждаем создавшееся положение.

— Нашёл с кем связываться! Шишимора, он… Его все знают. Теперь будет доказывать свою силу. Уступать тоже нельзя. Тогда школу бросай.

…Уроки тянутся долго. Из школы мы выходим в толпе учеников, но сразу как-то получается, что я и Руслан остаёмся одни на голом месте. Нет, ребята совсем не уходят. Они добегают до первых улочек и останавливаются.

— Ждут!

Руслан забинтованной рукой показывает в конец пустыря. Там у водопроводной колонки стоит группа парней. На одном хорошо виден зелёный китель.

— Что делать будем?

— Раньше надо было думать! Может, без драки обойдётся?

— Я здесь! — вдруг слышится мальчишеский голосок. Из окна вылезает Сашка с ржавым штыком за поясом.

— Ты чего здесь?!

— Ведь мы дружим, да? Я штык нашёл.

Руслан поднимает с земли камень и прячет под забинтованной рукой.

— Пошли!

За нами идут девчонки. Молчаливые, сочувствующие, но бесполезные в случае драки.

Парни всё ближе. Ближе.

С каждым шагом крепнет злоба. Шесть человек на двоих с половиной. Хотя эти могут и десять на одного. Могут и ногами лежачего.

Я сую руку в карман галифе, нащупываю Андрюшкин подкосок. В случае нападения можно будет двинуть хоть одного.

Всё ближе.

Ближе.

Мы подходим к колонке, не замедляя шага. Впереди Сашка. Он наверняка не подозревает, что нас могут на глазах двух школ избить до полусмерти, искалечить.

«Стрельцы» стоят с палками. Шишимора молча крутит козью ножку.

Нам молчать нельзя!

Я расправляю рукой отцовскую гимнастерку под поясом и говорю парню в немецком кителе:

— Ну-ка, Лёня, открой кран! Товарищ пить хочет.

Брагин, с синяком под глазом, нерешительно берётся за ручку, оглядывается на Шишимору.

И я замечаю, что Шишимора не спускает глаз с моего кармана, в котором я держу руку. Да, там может быть и нож и парабеллум. Время такое.

— Лёнчик, уважь! — глухо приказывает Шишимора.

Парень всем телом наваливается на ручку. Течёт вода. Но Руслан не пьёт: пора уходить.

Мы идём дальше по узкой улочке, не оборачиваясь. «Стрельцы» могут напасть и сзади, но наши спины надёжно охраняют девчонки. Они предупредят криком в случае чего.

За углом с забора чуть не на головы нам спрыгивает Вовка.

— Ух! Еле догнал! — Вовка тяжело дышит. — За вами Макар из окна наблюдал. Честно! С телефонной трубкой. Вы пошли, он трубку повесил. Честно!

— А ты в школе прятался? — спрашивает Сашка.

— Брат Колгана приходил. Колган ему за пинок нажаловался. Теперь всегда буду с вами ходить.

— Ладно, ходи! — великодушно разрешает Сашка.

На лице у Сашки солнце, в руках штык. Так, наверное, учатся ходить в атаку.

Продать на базаре хотя бы свою собственную хлебную карточку — надо уметь. Я продаю первый раз в жизни, и мне стыдно даже торговок газетами. Голоса у них простуженные, за пазухами пачки газет. Газеты прошлогодние. Их не читают. Их берут на курево.

Базар шумит. Просто удивительно, сколько здесь народу! Многие пришли сюда послушать единственный в городе громкоговоритель, узнать новости с фронта, другие толкутся просто так, наскучило жить в одиночку на целой улице.

Рядом со мной старая женщина, повязанная дырявым шерстяным платком. Она тоже стоит в стороне и что-то прячет в рукав пальто.

— Что у вас? — интересуюсь я. Спрашивать всегда легче, чем отвечать.

— Часы, от мужа остались. Он машинистом был…

Женщина показывает серебряную луковицу.

— «Павел Буре»! — чмокаю я губами с видом знатока. — Отличная машина!

— Ходят-то минута в минуту! — оживляется женщина. — Мужу на свадьбу подарили. А разве кто понимает.

— Вы не держите часы в кулаке, — советую я. — Их никто не увидит. Пускай на цепочке висят. Вот так! Товар лицом показывать надо.

— Сын из госпиталя письмо прислал, — продолжает женщина. — Письмо от него, а рука чужая. По-чужому написано. У сына буковки острые, а на письме кругленькие. Пишет, чтоб не волновалась. Плохо ему! Мать-то не обманешь. У тебя-то есть мать?

Я молчу. Какое ей дело, кого у меня убило, кого покалечило?

Из толпы неожиданно выныривает Вовка. Руки у него пустые. Значит, уже продал лампочки, которые вывернул вчера в подъезде серого дома.

— Всё стоишь? — удивляется он.

— Никто не спрашивал.

— Давай сюда! — бодро говорит Вовка и вырывает карточку. — Так. Прикинем. За два дня получено вперёд. Минус восемьсот грамм. Так. Раз, два, три… — он шевелит губами, закатывает глаза, складывая граммы в килограммы, и быстро всё переводит на деньги.

— Шестьсот рублей.

— Отец пятьсот велел принести! — объясняю я.

Меня поражает способность Вовки молниеносно переводить, или, как он сам говорит, «перелицовывать» хлеб на деньги, деньги на табак, табак на водку, в любом порядке и в любом количестве с точностью до червонца.

— Мы пять бумажек и отдадим, — подмаргивает Вовка. — Остальные наши. Идёт?

— Само собой.

— Учись таблице умножения, — говорит Вовка, поднимает над головой карточку и орёт на весь базар: — Кто хочет есть хлеб иждивенца?