Фрэнсис Бернетт - Маленький лорд Фонтлерой

— Я надеюсь, дело у тебя пойдет. Мне жаль уезжать и покинуть тебя; но, может быть, я вернусь сюда, когда буду графом. И ты непременно пиши мне, потому что мы всегда были хорошими друзьями. И когда будешь писать мне, то вот куда ты должен посылать свои письма. — И он дал ему листочек бумаги. — И мое имя уже не Кедрик Эрроль, а… лорд Фонтлерой… и… и прощай, Дик.

Дик заморгал глазами, и на ресницах его показались слезы. Он не был образованным чистильщиком, и ему было бы трудно выразить свои чувства, если бы он попытался это сделать, поэтому, может быть, он и отказался от такой пытки, а лишь беспомощно моргал глазами.

— Лучше бы тебе не уезжать, — проговорил он хриплым голосом и снова заморгал глазами. Затем он посмотрел на м-ра Хавишама и приподнял шляпу. — Спасибо вам, сэр, что вы привели его сюда и за то, что вы сделали. Он — он маленький чудак, — прибавил Дик. — Я всегда страсть как много об нем думал. Больно уж он чуден.

Кедрик с адвокатом уже отошли от него, а он все продолжал стоять и смотреть им вслед все в том же недоумении; глаза его все еще оставались влажными и ком по-прежнему стоял в его глотке, когда он следил за изящной маленькой фигурой, весело шедшей рядом со своим высоким, серьезно и важно шагавшим, спутником.

Вплоть до дня своего отъезда юный лорд старался проводить как можно больше времени в лавке м-ра Хоббса. Уныние напало на м-ра Хоббса, и он казался в очень мрачном расположении духа. Когда маленький друг его торжественно явился к нему с прощальным подарком, в виде золотых часов с цепочкой, м-р Хоббс решительно не знал, как отнестись ему к этому событию. Он положил футляр с часами на свою массивную коленку и несколько раз с силою потянул носом воздух.

— Там кое-что написано, — сказал Кедрик, — внутри футляра. Я сам сказал, что там написать: от стариннейшего друга, лорда Фонтлероя, м-ру Хоббсу. Когда увидишь сей стишок, то вспомни обо мне, дружок! Я не хочу, чтобы вы обо мне позабыли.

М-р Хоббс засопел опять очень громко.

— Я не забуду тебя, — произнес он несколько хриплым голосом, как раньше это случилось с Диком: — и тебе не след забывать меня, когда попадешь в британскую аристократию.

— Мне не забыть вас, где бы я ни находился, — отвечал лорд. — Я провел с вами самые счастливые часы, по крайней мере, несколько счастливейших часов. Я надеюсь, что вы иногда будете посещать меня. Я уверен, что дедушка будет очень рад этому. Может быть, он вам напишет и пригласит вас, когда я ему скажу. Ведь вы не обидитесь на то, что он граф, — не так ли? Я хочу сказать, что если бы он пригласил вас к себе, вы не откажетесь приехать из-за того только, что он граф?

— Я бы приехал к вам, — сказал м-р Хоббс вежливо.

Таким образом, они, по-видимому, условились, что если бы он получил от графа настоятельное приглашение приехать и провести несколько месяцев в Доринкурском замке, то отложил бы в сторону свои республиканские предрассудки и немедля собрался бы в путь.

Наконец, все приготовления были сделаны; наступил день, когда багаж был отвезен на пароход, и к воротам дома подъехал экипаж. Тогда на мальчика напало странное чувство одиночества. Перед тем мать его оставалась несколько времени запершись у себя в комнате; когда она сошла, глаза ее были влажны и губы дрожали от сдерживаемого волнения. Кедрик подошел к ней; и, когда она наклонилась к нему, он обнял ее, и они стали целовать друг друга. Он знал, что им обоим жаль чего-то, хотя вряд ли знал, чего именно; впрочем, ему пришла одна мысль, которую он и поспешил высказать.

— Мы любили этот домик, Милочка, не правда ли? — сказал он. — Ведь мы и всегда будем любить его, — а?

— Да, да, — ответила она тихо. — Да, мой дорогой.

Затем они сели в экипаж, где Кедрик поместился рядом с нею, и, когда она оглянулась назад из окна, он посмотрел на нее и, схватив ее руку, стал ее гладить.

Почти незаметно очутились они на пароходе, среди величайшего шума и суматохи; то и дело подъезжали экипажи и высаживали пассажиров; последние волновались из-за багажа, который еще не прибыл и мог опоздать на пароход; большие чемоданы и ящики громоздились один на другой и переносились с места на место; матросы развертывали канаты и торопливо сновали в разные стороны; офицеры отдавали приказания; дамы и мужчины, дети и няньки приходили на палубу; одни смеялись и были веселы, другие печально молчали, некоторые плакали и подносили к глазам платки. Кедрик с любопытством смотрел повсюду; он глядел на клубки канатов, на забранные паруса, на высокие-превысокие мачты, почти касавшиеся синего неба, и уже начал составлять планы, как он будет разговаривать с матросами и слушать их рассказы про пиратов.

Как раз в самую последнюю минуту, когда он стоял на верхней палубе, облокотившись на перила и наблюдая за окончательными приготовлениями и суетливою работой матросов, внимание его возбудило движение в одной из недалеко от него стоявших групп людей. Какой-то мальчик, с чем-то красным в руке, торопливо прокладывал себе дорогу сквозь эту группу и направлялся к нему. То был Дик. Он подошел к Кедрику, едва переводя дух.

— Я всю дорогу бежал, — сказал он. — Пришел посмотреть, как ты поедешь. Дела идут первый сорт. Вот это я купил тебе на вчерашнюю выручку. Ты можешь носить его, когда будешь в франтовской компании. Я потерял обертку, пока пробирался вон сквозь эту толпу. Они все не хотели пропустить меня. Это платок.

Он проговорил все это залпом. Раздался звонок, и мальчик бросился бежать, прежде чем Кедрик успел что-нибудь сказать ему.

— Прощай! — крикнул Дик запыхавшимся голосом. — Носи его, когда попадешь к франтам!

И скрылся из вида.

Несколько секунд спустя можно было видеть, как он стремительно проталкивался через толпу на нижней палубе и едва успел ступить на берег, как мостки были подняты. Он стоял на набережной и махал своей фуражкой.

Кедрик посмотрел на платок. Он был из ярко-красной шелковой ткани, украшенной пурпуровыми подковами и конскими головами.

Наступила последняя торжественная минута. Все заколыхалось, заволновалось; раздались последние звуки приветствий со стороны людей, оставшихся на берегу, и такой же громкий ответ с парохода.

— Прощайте! Прощайте! Прощайте, старые друзья! — казалось, каждый кричал: — Не забывайте нас. Пишите, когда приедете в Ливерпуль. Прощай! Прощайте!

Маленький лорд Фонтлерой нагнулся вперед и махал своим красным платком.

— Прощай, Дик! — крикнул он изо всей силы. — Благодарю тебя! Прощай, Дик!

Пароход дал ход, и люди снова приободрились. На берегу все еще продолжалось волнение. Но Дик не видел ничего, кроме оживленного детского личика и его развевавшихся ветром светлых волос, еще долго видневшихся при ярком солнечном свете. В ушах его раздавался лишь детский голос: — «Прощай, Дик!» пока маленький лорд Фонтлерой медленно отплывал от своей родины в неведомую ему страну своих предков.