Владимир Корнев - Письмо на желтую подводную лодку [Детские истории о Тиллиме Папалексиеве]

Наутро выяснилось, что Олю поместили в Республиканскую детскую больницу, в самом Сухуми, что у нее действительно серьезный перелом голени со смещением, слава богу, закрытый, но лечиться ей предстояло долго. Для остальных восьмиклассников совмещенные с отдыхом занятия шли своим чередом. Шурик Матусевич, который досидел положенное в тазике с водой, через сутки уже вернулся к практике (Евгений Александрович подумал и решил до возвращения домой забыть о его проступках). Пару дней он еще ходил тише воды, ниже травы, но уже на третий как ни в чем не бывало стал добиваться дружбы Карины. Как он сам, не долго раздумывая, сказал ей, «увлекся неожиданно, но сильно» и предложил «быть верным рыцарем без страха и упрека», но первая модница, самый длинный язычок класса и не думала удостаивать его своим вниманием. Посрамленному супермену оставалось лишь на глазах у всей «сборной» упрямо пытаться заводить с ней беседы на интеллектуальные и «тряпичные» темы. Тиллима сначала так и подмывало подойти к каратисту и поговорить по-мужски — показать, как следует поступать с трусами и подлецами, но, когда тот, жалко разводя руками и заикаясь, стал опять что-то «искренне» говорить о своем пацифизме, пачкать руки о такое ничтожество как-то сразу расхотелось. К тому же Тиллиму все казалось мелочью перед другой проблемой, несоизмеримо более важной, чем выяснение отношений с презираемым им Шуриком, и в буквальном смысле болезненной.

Через несколько дней после ужасной ночи на кладбище администратор, вежливо постучав в дверь комнаты мальчиков, прочитала по бумажке:

— Па-па-лек-си-ев…

Тиллим встрепенулся.

— О! Так это ты — герой? К телефону тебя — из самого Сухуми!

В коридоре он прижал трубку к уху.

— Тиллим! Ты меня слышишь? — Сквозь помехи, как будто звонили из-за океана или, как минимум, из Челябинска, послышался знакомый голос Оли (мальчик узнал бы его и во сне). Он звучал на удивление бодро.

— Откуда такая жизнерадостность?

— Нет, никакая я не жизнерадостная, у меня уже истерика.

— Как погода у вас там?

— Вспоминаю Чехова: то ли чаю попить, то ли повеситься.

— Что за приступ шизофрении?

— Это не шизофрения, а просто задушевный разговор меня с собой. Ты даже не представляешь, как здесь плохо! Ужасно душно! Лежу в коридоре. В местных пионерских лагерях дизентерия, вот всех сюда и привезли — палаты переполнены… А в коридоре так неуютно, запахи всякие… и крысы по ночам бегают. Сам понимаешь — удовольствия мало, когда они ночью бегают, вдруг на кровать запрыгнут?.. Тиллим, послушай, а как ты думаешь… они человека могут съесть??

— Могут вообще-то… если их бояться, но ты ведь ничего не боишься, верно?

На том конце провода послышалось грустно-ироническое:

— Пожалуй… Ты правда так думаешь?

— Разумеется! — заверил Тиллим. — Вообще-то, если крыс не трогать, они на тебя не обратят никакого внимания. Им ведь сыр нужен, а он в мышеловке, так что они обязательно угодят туда… Ну ты ж не собираешься наступать им на хвосты?.. Я и не сомневался, что с головой у тебя все в порядке. И шакалов к вам в больницу не пустят, но, если что, я мигом приеду, и тогда…

Ответом был слабый смех.

— Каких еще шакалов? Ты там все фантазируешь, да? — Тон у Оли был еще более иронический, даже, можно сказать, веселый.

— Бешеных… Да, конечно, фантазирую — откуда им взяться на курорте, — отшутился Тиллим.

— Ну да… Слушай, а представь себе, как, наверно, крысы и мыши комплексуют из-за своих хвостов! Даже жалко их, бедненьких. Я не хочу, чтобы их в мышеловку… Только ты меня больше не обманывай — про этого шакала здесь теперь все знают. А как ты его убить-то умудрился?

Мальчик совсем не подумал о том, что беспроволочное «сарафанное» радио самое надежное в мире и что Людмила Николаевна с Евгением Александровичем уже были в больнице.

— Ну как… — засмущался он, но тут же перешел на прежний шутливый тон: — Вижу лезет, пасть оскалил, я его щелк пальцем по лбу, а он и лапы кверху! Пустячная, но необходимая мера обороны.

Смех на том конце провода теперь стал громче и задорнее:

— Нет, правда, расскажи! Мне интересно.

— Да ну, ничего интересного… Я и сам плохо помню. Саданул камнем между глаз, даже не понял, что это было… И хватит о нем вообще! Мне тогда важно было понять, что с тобой. Вот кто меня действительно напугал, так это ты…

Оля задумчиво произнесла:

— А ты смелый, оказывается… Как Мцыри!

— Да, бываю… иногда, — скромно согласился Тиллим, а в душе ему стало приятно, как, может, еще не было в жизни, и сердце как-то по-новому сладко заныло. «Сколько же мы с ней не говорили!»

— Не скромничай — ты теперь мой спаситель!

— Я витязь! Даже в тигровой шкуре теперь хожу…

— Тогда я хочу чуда! Фрукты не предлагать.

— А цветы можно?

— Ты лучше скажи: неужели в республиканской больнице совсем нет места? — Девочка замялась, перейдя на полушепот: — Говорят, есть какие-то палаты люкс, где лежат по двое и даже телевизор есть. А в них вроде бы и свободные места есть, но они… они, оказывается, не простые, а платные! Я раньше не знала, что такое бывает, а здесь — на Кавказе, на курортах — многое делается только за деньги. Представляешь?

— Да-а-а… — Тиллим был не так удивлен и возмущен, как озадачен, однако на всякий случай поинтересовался: — И сколько же этот люкс стоит?

— Какая разница, Тиллим? У меня все равно таких денег нет…

— Когда девушка создает проблемы — это нормально, ненормально — когда она их решает. Я что-нибудь придумаю. Конечно, я не волшебник, я только учусь, но, как витязь, обещаю, что обязательно что-нибудь придумаю… Ты мне веришь?

Девочка Оля, не задумываясь, ответила:

— Я тебе верю, Тиллим. Поэтому обещай мне, что ничего не расскажешь преподавателям, а то они обязательно позвонят родителям, те приедут, и шуму тогда будет на всю Абхазию. Обещай, что не выдашь.

В ответ Оля услышала громкую наивно-галантную клятву:

— Обещаю и торжественно клянусь!

Если бы она еще могла видеть, как это было сказано! Тиллим встал во весь свой «богатырский» рост — сто шестьдесят сантиметров, — вытянулся по струнке и, чуть не выронив телефонную трубку, отдал подруге салют, который со стороны выглядел как пионерский, но был исполнен внутреннего смысла «рыцарского посвящения».

В тот же день Тиллим собрался в Сухуми, благо столица Абхазии от Нового Афона оказалась всего-то в каких-то двадцати километрах, а рейсовый автобус ходил туда через каждые четверть часа. Субтропические красоты на этот раз мало занимали мальчика: в голове был уже родившийся дерзкий план, а на голове — наушники, в которых непрерывно звучали битловские «Love Songs». Хотя челябинская «сборная» собрала для Оли целую сумку персиков, яблок и вдобавок засахаренного миндаля, Тиллим перед больницей все равно собрался заглянуть на рынок — за цветами. Он не успел отойти и сотни метров от автобусной остановки, как наткнулся на цветочный лоток, и, когда веселый разговорчивый продавец-абхазец с огромными усами, большим пузом и в кепке (непонятно, как ему в ней было не жарко?) узнал, что Тиллим спешит в больницу «к девушке», подмигнул и буквально всучил ему целую охапку роз, вдогонку пожелав: «Дай Бог счастья и здоровья, дорогой!»