Владимир Железников - Хорошим людям – доброе утро [Рассказы и повести]

— Не надо. Я так, — и спрятал эмблемы в карман.

Потом мы пошли пить чай. За столом уже сидели Нина, ее бабушка и мама Людмила Захаровна.

— Налюбовались? — спросила Людмила Захаровна.

— Чем бы дитя ни тешилось, — сказала бабушка, — лишь бы не плакало.

Я не понял, про кого бабушка сказала, и промолчал. А Нина рассмеялась.

— Это она про папу.

Я сел и опустил руки в карман. Пощупал эмблемы.

— Боря, — спросила Нина, — ты какое больше любишь варенье: сливовое или вишневое?

— Сливовое, — ответил я.

— А я — вишневое, оно у нас с орехами.

Нина стала накладывать варенье в блюдце и уронила одну ягодку на скатерть.

— Ах, какая ты, право, размазня, — сказала Людмила Захаровна. — Руки у тебя дырявые.

Нина покраснела. Хуже всего эти чаи, не знаешь, о чем говорить, варенья толком не поешь, потому что кажется, что тебе смотрят в рот. В таком положении сразу вспоминаешь что-нибудь плохое. И я, конечно, вспомнил про истраченные деньги.

Тут мне сразу расхотелось и варенья и чаю. И даже эмблемы, которые царапали мне ногу сквозь материал в кармане, не успокоили меня.

— Спасибо. — Я встал. — Мне надо идти.

— Что ты, Боря, — сказала Людмила Захаровна, — так быстро уходишь? Посидел бы.

Вообще мне Людмила Захаровна не понравилась. Мне показалось, что она больше говорит ради вежливости, а на самом деле ей все равно: уйду я или нет. Не люблю я, когда говорят только из вежливости. Я вышел в переднюю вместе с Ниной.

— Я думала, мы поиграем с тобой, потом посмотрим телевизор, — сказала она жалобным голосом.

— Ничего, обойдешься без веселья.

— Почему ты такой грубый? Мама говорит, что грубые люди всегда жестокие.

— Ну, твоя мама тоже…

— Это ты из-за варенья? Она никогда меня не ругает. Просто она волнуется. Они ведь с папой уезжают на полгода в командировку, и она волнуется, как я останусь одна.

— А куда они уезжают?

— В Африку, — ответила Нина.

— В Африку? — Мне стало смешно от ее вранья.

Иннокентий Иннокентьевич, худой и в очках, и Людмила Захаровна, которая делает замечания за какую-то несчастную ягодку, упавшую на скатерть, — и вдруг в Африку. В джунгли, под жаркое солнце, под тропические ливни, где на каждом шагу ядовитые змеи и тигры. Я посмотрел на Нину, на ее коротенькое розовое платье и большие розовые банты.

— А ты хоть знаешь, где находится Африка?

— Конечно, знаю. — Нина рассмеялась. — Я даже стихи помню, мы их еще в детском саду учили.

— И все, больше ты ничего не знаешь про Африку? Ну, и нечего врать.

— Я никогда не вру, — сказала Нина.

Что-то я говорил не то, приставал к Нине и старался ее обидеть.

— Ну ладно, африканка, — сказал я примирительным голосом, — до свидания.

«В конце концов, — подумал я, — она же совсем не виновата, что я истратил деньги и не купил маме подарок».

Меня остановил голос Иннокентия Иннокентьевича:

— Ты так и не поверил, что мы уезжаем?

— Поверил, — ответил я нерешительно.

— Да, брат, едем в Африку людей лечить. Там еще разными тяжелыми болезнями болеют: оспой и холерой. — Иннокентий Иннокентьевич посмотрел на Нину. — Ну-ка, Нинок, оставь меня с Борисом. У нас серьезный разговор… Понимаешь, — сказал Иннокентий Иннокентьевич, — я на тебя по-настоящему надеюсь. — Он снял очки и стал их протирать. Без очков у него было смешное и беспомощное лицо. — Нина девочка несамостоятельная, а бабушка у нас старая. И вот мы с Людмилой Захаровной просим тебя присмотреть за Ниной. Я на тебя по-настоящему надеюсь.

— Вы не беспокойтесь, — сказал я. — Что с ней может случиться? Я за ней присмотрю.

— Нет, ты твердо ответь, как мужчина мужчине. Можно на тебя положиться? Ведь мы уезжаем не на дачу, а в Африку.

Я хотел дать ему клятву. Он определенно мне нравился, он стал для меня как товарищ. Я даже ему очки уже простил и то, что он любил читать стихи. В общем, он был хороший человек, и мне почему-то не хотелось его обманывать. Вспомнил, как я подвел папу, и тут точно кто-то наступил мне на язык.

— Ну, что же ты, не хочешь? Или, может быть, считаешь, что с девочкой нельзя дружить?

— Ничего я не считаю, но обещать не могу. Буду стараться изо всех сил, а твердо обещать не могу. Всякие могут быть неожиданности.

— А я на тебя, признаться, надеялся.

— Не могу обещать, — упрямо ответил я.

И тут у меня мелькнула мысль, что только поэтому Иннокентий Иннокентьевич зазвал меня в гости и подарил часть своей коллекции.

Я посмотрел ему прямо в лицо, чтобы проверить свою догадку, но разве что-нибудь рассмотришь за этими толстыми стеклами очков. Он стоял передо мной высокий, худой и тер подбородок.

Я вытащил из кармана драгоценные эмблемы.

— Возьмите, — сказал я. — А то подумаете, что я неблагодарный. Эмблемы взял, а просьбу вашу не могу выполнить.

— Да ты просто дурак, — сказал Иннокентий Иннокентьевич. — Надутый, глупый человек. Я еще никого в жизни не задабривал. Сейчас же спрячь эмблемы, или я с тобой больше никогда в жизни не поздороваюсь.

Я выскочил на лестницу и побежал вниз.

— Боря, Боря, — крикнул Иннокентий Иннокентьевич, — вернись!

Я молчал. И вся лестница молчала. Только мое имя глухо разносилось по лестнице и стукалось о холодные камни.

— Что случилось? — спросила Нина.

— Боря почему-то обиделся и убежал, — ответил Иннокентий Иннокентьевич. — Нехорошо.

— Он сегодня странный, — сказала Нина. — На меня накричал, мама ему наша не понравилась…

Наверху хлопнула дверь, и голоса пропали.

В первый зимний день у меня наконец возникла новая блестящая идея: отвезти всех ребят на стадион, чтобы они поступили в кружок юных фигуристов.

Дело в том, что последнее время у меня вообще не было никаких идей. Неудача с маминым днем рождения сильно подействовала на меня. А тут пришло от папы письмо. В нем была всего одна строчка: «Куда истратил деньги?»

Значит, папа не поверил, что я проел их на мороженое. И я ему все честно написал: и про пирожок Гене Симагину, и про кино, и про Иннокентия Иннокентьевича и Нину.

В письме легче все объяснить. А то когда так рассказываешь, получается, что ты оправдываешься и выкручиваешься.

Написал письмо — настроение сразу улучшилось. А тут под ногами первый снег похрустывает, вот и родилась идея о фигуристах. Тем более, это тоже слабое место в нашем спорте.

Договорились собраться возле школы. Все ребята пришли, не было только Нины, Зины и Гены Симагина.

Потом появилась Нина и сказала:

— Зина отказалась идти. Ее мама заявила, что у нее завтра важная тренировка в бассейне, и ей не до октябрятских мероприятий.

— Так, — сказал я. — А где Генка?