Владимир Железников - Хорошим людям – доброе утро [Рассказы и повести]

Я стал такой счастливый, что даже не знал, что мне делать от счастья.

Я бросился обратно в зал. Там сидела мама.

— Мама, а где же летчик? — спросил я.

— Он ушел.

— Как же ушел!

Вот никогда не бывает человеку до конца хорошо. Ведь мы еще не узнали, что случилось с Беспаловым.

Мама увидела, что я очень расстроился, а так как у нее самой было хорошее настроение, то она сказала:

— Вот что, на тебе двадцать копеек, иди купи себе газированной воды и мороженого.

Я пошел в буфет.

Там за одним столиком сидели два летчика. Один из них был наш знакомый. Я несколько раз прошел мимо, чтобы он меня заметил, и даже один раз задел его стул. Но он меня не замечал. Он сидел, откинувшись на спинку стула, внимательно слушал своего товарища и все время вертел в руке какую-то длинную цепочку. Я присмотрелся… и вдруг увидел, что к этой серебряной цепочке был прикован за ухо маленький черный ослик.

— Черный ослик, — прошептал я. — Тот самый, которого подарил Коля Беспалову. Так это же и есть Беспалов!

Я бросился вниз по лестнице с такой скоростью, что все встречные прижались к стенке. Я забыл про газированную воду и про мороженое.

— Мама! — закричал я страшным голосом. — Ты знаешь, кто этот летчик? Это… — Я сделал длинную паузу. — Это Беспалов!

Но тут объявили, что иркутский самолет идет на посадку. И мама сразу забыла про Беспалова и даже, может быть, про меня. Она побежала к выходу на летное поле, а я — следом за ней.

Перед нами лежало поле аэродрома, покрытое серыми бетонными плитами. А над ним синее-синее небо. «Так вот какой он, пятый океан!» — подумал я и тут же увидел огромный серебристый «ТУ-104».

Это был наш, иркутский самолет.

Третий день я жил в районном центре: ждал направления на работу. Вокруг меня было много новых совхозов, все они строились, и трудно было решить, куда меня отправить в первую очередь.

В это утро, как всегда, я пришел в исполком. В приемной председателя сидел мальчик.

— Занят? — спросил я и кивнул на дверь председателя.

— Занят, — ответил мальчик.

Дверь в кабинет была приоткрыта, и оттуда доносился возмущенный мужской голос:

— Мы этого инженера ждем шесть месяцев, а ты хочешь его потихоньку отправить в другой совхоз. Нам дома надо строить. Больше я не могу заставлять людей ждать! У меня ведь такой народ. Славный, милый, молодой народ или бывшие фронтовики. Они приехали на целину черт знает откуда, а мы не можем построить им дома. Я тебя и слушать не хочу! Ух, как я зол на вас: вечно тянете. Три дня держат инженера без дела, а мой славный народ ждет. Ух, как я зол! От злости прямо голова закружилась!

Я посмотрел на мальчика. Он поймал мой взгляд и сказал:

— Это дед. За инженером мы приехали.

— А как зовут твоего деда? — спросил я.

— Щеголеев Иван Сергеевич.

«Славный народ, славный народ… Ну конечно, это майор Щеголеев», — подумал я.

Когда я вошел в кабинет председателя, Щеголеев замолчал, сердито посмотрел в мою сторону и отвернулся.

Председатель тоже молчал — видно, не хотел при Щеголееве говорить, что я и есть тот самый инженер, из-за которого идет спор.

А я смотрел в красный, седой затылок Щеголеева и думал: «Ну что же ты, Щеголеев, отвернулся или так постарел, что не узнаешь старых друзей?»

И вдруг Щеголеев оглянулся и внимательно посмотрел на меня. Встал и, припадая на левую ногу, почти побежал мне навстречу:

— Алеша, милый Алеша! — Он обнял меня за плечи и все хлопал по спине. — Алеша, дорогой мой! Ах, как я рад тебе! — Он повернулся к председателю. — Мой старый друг. — Потом Щеголеев спросил меня: — Надолго к нам?

— Приехал строить.

— Строить? — Глаза у Щеголеева округлились, а потом он захохотал. Он смеялся от души, до слез.

— Здорово получилось, — сказал он председателю. — Придется у тебя инженера забрать на правах дружбы.

Председатель обиженно поджал губы и нехотя ответил:

— Везет тебе, Щеголеев. Только вы учтите, товарищ инженер, он вас будет уговаривать остаться в совхозе совсем, но из этого ничего не выйдет.

Через час мы уже пылили по грунтовой дороге в совхоз.

Щеголеев сам вел машину; его внук Леня сидел рядом с ним.

Щеголеев поминутно оглядывался на меня.

— Машка, Машка будет счастлива. Я все вспоминал: где, думаю, Алеха? Вот бы взял и прикатил на целину. — Щеголеев повернулся к Лене. — Ты что так скептически поджимаешь губы? Не догадался, кто это? Я тебе рассказывал, рассказывал, а ты все забыл.

— За меня не беспокойся, — ответил Леня. — Я ничего не забыл. — Леня незаметно посмотрел на меня. — Просто сомневался. Думал, он не такой.

— А какой же? — удивился Щеголеев.

— Ну, вроде тебя.

— Ты слышишь, Алеша, он считает, что все бывшие военные такие крикливые, как я. Особенно партизаны. Партизаны, партизаны… Ты-то помнишь партизан?

Щеголеев замолчал. И я тоже молчал.

Вспоминал прошлое, военные годы. Смотрел на Щеголеева и вспоминал…

Его привезли ночью. Дверь в палату широко открылась, и две сестры вкатили на коляске раненого.

— Свет, черт побери, свет вы можете включить, хотя бы на одну минуту?! — Он не говорил, а просто орал.

От этого голоса я сразу проснулся.

Сестра включила свет, и я увидел немолодого мужчину с большим красным лицом.

— Извините меня, — сказал мужчина, — терпеть не могу без света укладываться спать. Я же не крот, и если у нас такие комфортабельные условия, то могу я лечь нормально?

Обе ноги у него были перевязаны.

Наконец он улегся. Сестра потушила свет. Прошло минут пять.

— Вы спите? — спросил он. — Разрешите представиться. Майор Щеголеев. Иван Сергеевич.

— Алексей Петров.

— Какого рода войск?

— Сапер, инженерные войска.

— А я кавалерист. Больше двадцати лет на лошадках. Многие кавалеристы, знаете ли, переметнулись в танкисты, — сказал он с обидой. — А я нет.

Утром он проснулся и сразу стал звать санитарку.

Санитарка прибежала быстро — все же тяжелораненый и новый, только с фронта. К новым всегда больше внимания.

— Принесите горячей воды. Побриться надо.

— И-и-и… милый, потерпи, — ответила санитарка. — Здесь процедуры поважней.

Он зло почесал подбородок.

— Видали порядки? А у меня, пока не побреюсь, ноги в два раза сильнее болят, черт побери! — Он любил чертыхаться.

Скоро санитарка принесла ему в стакане воду. Щеголеев вытащил из тумбочки бритвенный прибор, намылил лицо и лежа, без зеркала, побрился.

Он брился каждый день, нещадно выскребая лицо. После этого у него сразу улучшалось настроение и он оживленно крутил красноватым, отполированным лицом.