Бела Балаж - Карл Бруннер

Судя по росту, пожалуй, да. Фигуру скрывает платок. Лица, ее не видно. Волос тоже. Карл чувствует скорее страх, чем радость. Он должен вернуться в кухню, он должен увидеть лицо этой женщины в полосатом платке. «Канарейка» уже сидит в машине и ждет. Будет страшный скандал. Но ведь, может быть, его мама стоит тут, возле него?!

— Значит, так: шестнадцать полотенец, двенадцать пыльных тряпок, — считает фрейлен Лизбет, — четыре скатерти и салфетки… Подождите…

Фрейлен Лизбет нагибается, чтобы еще раз пересчитать салфетки.

Карл, затаив дыхание, маленькими бесшумными шагами возвращается в кухню. Он медленно обходит прачку, чтобы увидеть ее лицо.

— Вы не знаете, сколько было салфеток? — нетерпеливо спрашивает фрейлен Лизбет. — Разве вы не считали вместе со мной?

В это мгновение Карлуша увидел лицо прачки. Только самый крошечный кусочек лица, потому что она смотрит в другую сторону, на фрейлен Лизбет. Но ему достаточно увидеть одно ухо, чтобы узнать свою мать.

Мальчик останавливается, как вкопанный. Он знает, что надо сдержать себя. Но что поделаешь, если глаза сами наполняются слезами, губы открываются, а дрожащие пальцы начинают бешено вертеть пуговицы с гербом на ливрее?

— Я не знаю, — начинает Гедвига Бруннер в ответ на вопрос фрейлен Лизбет. — Но я сейчас…

Фраза остается незаконченной, потому что Гедвига Бруннер что-то услышала или почуяла. Она и сама точно не знает, что именно. Ей показалось, что она услышала чье-то горячее дыхание.

Она поворачивает голову и видит своего сына. Словно лампа вспыхнула в темноте: так просветлело и просияло ее строгое, озабоченное лицо. Руки матери бессознательно тянутся к сыну.

Счастье, что фрейлен Лизбет внимательно считает салфетки.

Мать и сын молча и неподвижно стоят друг против друга. Молча и неподвижно смотрят они друг другу в глаза. Они не смеют даже улыбнуться, чтобы не выдать себя. Но взгляды их соединяются, как объятия. Все это длится несколько секунд. Затем раздается голос фрейлен Лизбет:

— Посчитайте-ка, пожалуйста, сами еще раз эти салфетки.

Гедвига Бруннер приходит в себя. Она вся подтягивается и быстро оборачивается.

— Да, пожалуйста, — говорит она сдержанным голосом и опускается на корточки.

— Я могу помочь! — восклицает Карлуша. Лицо его краснеет. Он подлетает к салфеткам, садится на корточки рядом с матерью и как бы случайно касается ее руки… на одну секунду, не больше…

Фрейлен Лизбет только сейчас заметила мальчика. Она думала, что он уже давно спустился к автомобилю.

— Ты все еще тут?! — в ужасе вскрикивает она. — Глупый мальчишка! Баронесса ждет в машине! Негодный бездельник! — и она грубо толкает Карлушу в грудь с такой силой, что он не может удержаться на корточках и падает на спину.

Он сразу же вскакивает и видит, как его мать вдруг поднимает голову. Глаза ее вспыхивают гневом, лоб краснеет. Но тут же она снова опускает голову, чтобы скрыть свой порыв.

— Карл, в машину! — слышит он злой голос господина Иоганна. И вот пошла трескотня справа и слева. Фрейлен Лизбет бранится, и господин Иоганн бранится… А в дверях Карл налетает на тетушку Мари, которая возвращается со своим бельем.

— Правильно! — серьезно и строго говорит она. — Что ты тут вертишься под ногами? Тебе здесь нечего делать!

И вот они уже втроем, хором ругают его, и у господина Иоганна начинается приступ кашля.

Спускаясь бегом по лестнице, Карлуша думает:

«Хуже всего то, что мама все это слышит: она еще подумает, что меня всегда так ругают и что мне здесь очень плохо. Она будет огорчаться».

Но Карлуша все-таки улыбается. Он счастлив. Он увидел маму, и, конечно, теперь она будет часто ходить к ним за бельем.

В автомобиле сидела еще чужая дама, и потому баронесса особенно сердито взглянула на Карлушу.

Но мальчик продолжал улыбаться. Он понимал всю опасность, но ничего не мог поделать. Его грудь разрывалась от счастья, и улыбка не сходила с губ.

И это его спасло: когда он улыбался, на щеках появлялись две ямочки.

— Какой у тебя прелестный грум! — сказала чужая дама.

Баронесса не сказала ни слова, и они поехали. Опасность миновала.

В эту минуту Карлуша вспомнил, что он забыл отдать матери собранные шоколадные конфеты. А как легко было сунуть их в бельевую корзину! Ну, в следующий раз!

Гедвига Бруннер все-таки унесла еще кое-что помимо грязного белья. Тетушка Мари, кладя в корзину заботливо свернутые сорочки, спросила:

— Когда вы думаете с этим справиться?

— Думаю, дня через четыре, — ответила прачка.

Но глаза обеих женщин смотрели так серьезно, точно речь шла о гораздо более важных вещах, чем о грязном белье.

Все произошло совершенно иначе, чем Карлуша себе представлял. Тетушка Мари была очень расстроена. Карлу казалось, что она с тех пор больше ни разу не работала на гектографе. По ночам она часто вздыхала.

Карлуша ни о чем не спрашивал. Но однажды, присев к нему на кровать с поникшей головой и озабоченным лицом, она сказала как бы про себя:

— Не знаю, сколько это еще продолжится.

Тетушка Мари говорила так потому, что ее нелегальная работа с летучками была плохо организована. Она это прекрасно понимала. Ей следовало только красть конверты и сразу же уносить их из дома, а не печатать летучки тут же в комнате. Полиция рано или поздно все это вскроет. И тетушку Мари мучили тяжелые мысли.

Она сидела, глядя в одну точку, но вдруг вскочила, словно желая что-то с себя стряхнуть.

И вот однажды, ровно через пять дней после того, как Карлуша встретился с матерью, случилось большое несчастье.

Карлуша должен был отправиться с фрейлен Лизбет за цветами.

Он не хотел, идти, зная, что сегодня придет его мать. Он боялся опоздать.

Но уважаемая мамаша уважаемой госпожи баронессы праздновала день своего рождения, и цветы должны были быть непременно куплены. Правда, в другое время фрейлен Лизбет сама покупала цветы. Карл не понимал, зачем, в сущности, его берут с собой.

В это утро фрейлен Лизбет почему-то особенно нервничала. Она не входила в кухню, а только один раз приоткрыла дверь, бросила на тетушку Мари испуганный, злой взгляд и поманила к себе Карлушу.

— Карл, — сказала она еще тише, чем обычно, — собирайся сию минуту, мы идем за покупками…

Она даже взяла его за руку, чего никогда не делала, и с особой торжественностью вывела из дома. При этом она держала его так крепко за кисть руки, точно боялась, что он убежит. Когда они заворачивали за угол, она еще раз обернулась, словно во дворце Лангенхорст происходило что-то особенное.